помирал, так перед смертью заявил жене: “Вокруг врут, обманывают, когда говорят, что Бога нет. Не зови ко мне ни друзей, ни врачей, а позови батюшку”. Батюшка его и причастил. Что скажешь на это?
Мне опять нечего было сказать, и бабуля ушла, но свою миссионерскую деятельность решила продолжить.
Однажды придя с завода, мы с Федей обнаружили над моей кроватью икону.
– Что это? – удивился я, когда ее увидел.
– Икона Николая Угодника, – объяснил Федя.
Он, казалось, воспринял ее появление у нас как должное.
– Но откуда она взялась?
– Наверняка бабуля повесила. Видно, вознамерилась спасти твою заблудшую душу.
– А кто такой Николай Угодник? – поинтересовался я и тут же получил компетентный ответ:
– Николай Угодник – один из самых почитаемых и любимых святых на Руси.
– А чем знаменит этот святой?
– Считается, что святитель Николай оказывает помощь в житейских нуждах и заботится об исцелении греховных язв. Видимо, бабуля повесила его, чтобы он и тебя вразумил, – ухмыльнулся Федя.
– Слушай, а может, мы его снимем?
– Это неудобно. Да и ни к чему. Пусть висит. Ничего с тобой не случится, – успокоил меня Федя.
– Но как-то нехорошо. Я человек неверующий и буду спать под иконой.
– А ты прочти молитву, и будет хорошо.
– Какую молитву?
– Любую.
– Да я никаких не знаю.
– Я тебя научу. Повторяй за мной: “Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь… – Федя остановился и добавил: – И питие не забудь. Аминь”.
На этом мое религиозное воспитание закончилось. А под иконой Николая Угодника я так и проспал до конца нашей практики и запомнил его на всю жизнь. Может, потому особых греховных язв у меня до сих пор не завелось. К счастью.
Между тем Федя продолжал меня удивлять. Каждое утро, когда я еще спал, он вставал на лыжи и куда- то уезжал. Я не обращал внимания, мало ли, человек стремится к физической гармонии. Но однажды он вернулся с просветленным лицом, и я узнал, что мой товарищ не просто Федя, а пылко влюбленный Федя. И по утрам он, оказывается, бегал на лыжах на почту за письмом от какой-то девушки. Письма все не было, Федя почти потерял надежду, и вдруг оно пришло. Счастливчик Федя радовался жизни ровно три дня, а потом стал опять бегать по утрам на почту, и не было метели и мороза, которые могли бы его остановить. В это время в одном доме с нами по-прежнему жили пять замечательных студенток, которые нежно к нам относились, но Федю они не интересовали. Даже в трудный час, когда денег у нас осталось только на буханку черного хлеба и банку килек, все его мысли были только о ней, неведомой мне владычице его грез. А положение становилось критическим. На хлебе и кильках мы продержались два дня, а на третий перед нами замаячил призрак смерти от голода. К счастью, сквозь звукопроницаемые перегородки соседки по дому услышали наши голодные стоны. Их щедрость помогла нам продержаться еще один день, а тут как раз и стипендия до нас дошла. Мы купили нашим благодетельницам торт, этим наша благодарность и ограничилась. Федя продолжал по утрам бегать на почту, а я увлекся одной из девушек, расписывавших на заводе фарфоровую посуду. Федя называл эту девушку “Дитя Природы”.
Наши встречи с ней всегда заканчивались долгим стоянием на лестнице у ее квартиры, причем в каждом пролете лестницы стояло еще по паре. Свет обязательно гасился, потому что темнота (друг молодежи) отгораживала пары друг от друга и давала ощущение уединенности. Впрочем, иногда кто-нибудь из стояльцев подавал смешную реплику, и тогда общий хохот превращал разрозненные парочки в клуб единомышленников. Отдельные квартиры в те времена были редкостью, и стояние пар на лестницах поневоле являлось любимым развлечением молодежи в Дулево. И не только.
За такими занятиями незаметно подошли новогодние праздники, которые превратили Дулево в сказочный город, и подобного я больше никогда не видел. Почти перед каждым домом и во всех сквериках вдруг выросли снежные скульптуры, причем не какие-нибудь примитивные снежные бабы, а вылепленные из снега красавицы, звери, птицы, клоуны и еще какие-то существа, похожие одновременно и на зверей, и на людей. Не зря на Дулевском заводе работало много художников.
Новый год мы с Федей встретили в Москве у моих друзей, а Старый Новый год в Дулеве вместе с московскими студентками, и я еще пригласил Дитя Природы, появление которой было встречено ими с показным дружелюбием. После праздников наша жизнь с Федей пошла по уже установившемуся распорядку: утром Федя бежал на почту, днем мы шли на завод, вечером я шел на свидание, а Федя домой. И вдруг однажды у нас в комнате появилась гостья, которую мы совсем не ждали. Увидев ее, мы поняли, что расплата за чересчур веселую практику близка.
Наталия Константиновна Сазонова, женщина, как когда-то говорили, со следами былой красоты, кандидат технических наук, отличный автомобилист (редкость для женщин того времени), считалась на нашей кафедре самым строгим преподавателем. Все студенты ее немного побаивались, хотя была она добрым и очень порядочным человеком. Может быть, дело было в ее природном аристократизме и умении держать дистанцию.
Прежде всего Наталия Константиновна поинтересовалась, как у нас с деньгами. С ними было опять плохо, но мы сказали, что хорошо. Она потребовала, чтобы мы показали деньги. Показывать особенно было нечего, и мы рассказали ей, что кому-то их одолжили до завтра. Она вроде поверила и перешла к серьезной части своего визита: потребовала показать черновики наших отчетов по практике. С этим было еще хуже, точнее, никак. То есть у нас, конечно, были записи о том, что мы видели на заводе, но они были в ужасном состоянии и на черновики отчета не тянули. Чтобы сохранить лицо, мы наврали, что все наши материалы на заводе.
Наталия Константиновна решила нас больше не мучить и пошла знакомиться с московскими студентками. С ними она мгновенно нашла общий язык и осталась у них ночевать.
Утром мы все вместе пошли на завод. Настроение у нас с Федей было унылое. Никакие черновики за одну ночь у нас появиться не могли, и мы ожидали хорошей взбучки.
Пройдя через проходную, Наталия Константиновна первым делом остановилась у Доски почета.
– Давайте посмотрим на лучших людей завода, – сказала она тоном воспитательницы детского сада и с доброжелательной улыбкой стала рассматривать фотографии на Доске почета.
Но ее улыбка быстро сошла. То ли фотограф подкачал, то ли модели оказались нефотогеничными, только оставалось полное впечатление, что все лучшие люди завода, особенно мужчины, запечатлены на фотографиях после хорошего бодуна.
– Пойдемте в цех, – помрачнев, сказала Наталия Константиновна.
Завод мы изучили неплохо и бодро провели Наталию Константиновну по цехам, рассказывая где, что и как. В живописном цеху мы показали ей тонкостенную чашку, новую разработку Дулевского завода, выполненную в форме тюльпана. Прозрачность фарфора и дивный рисунок, отсвечивающий золотом и синевой, не произвели на нее впечатления.
– Наш фарфор лучше, – с искренней убежденностью сказала она. – Напомните мне в Ленинграде, чтобы я организовала вам пропуск в музей завода Ломоносова.
Экскурсия подошла к концу. Наталия Константиновна тактично не вспомнила про наши черновики для отчета. Вечером она уехала в Москву, а мы поняли, что пора браться за ум, благо нас уже ничто не отвлекало. К концу практики Федин роман в письмах нормализовался, он их стал получать регулярно. Мой же роман неожиданно закончился. Дитя Природы вдруг сообщила мне, что она случайно встретилась со своим бывшим парнем, они вспомнили прошлое и, как она выразилась, “пожалели обои”. Это был конец наших отношений. Я не очень расстроился, ибо стоять часами на ее лестнице мне давно надоело.
Мы уселись писать отчет по практике. Поработали часа три, и вдруг Федя вспомнил про мои занятия в ЛИТО.
– Скажи, а ты мог бы написать отчет в стихах? – спросил он.
