адвокат с глазами, каждый месяц исправляемыми лазерной хирургией, который в компьютерах понимал только то, что они сами ему говорили? К тому же он тратил на знакомство с делами фирмы полтора часа в неделю, у него таких клиентов еще десяток, а надо поговорить с кучей народа, вылакать на презентациях, фуршетах и благотворительных вечерах полведра шампанского. Едва ли два десятка марионеточных фирм- креатур беглого ИИ было разоблачено человеческой облавой. Что касается цепных ИИ, то их копирование попытались остановить или ограничить. Возникли старые как мир идеи о списке таких программ, контроле за ними и учете их действий. Вопрос не в том, как люди могут принимать непредсказуемые решения, любая игральная кость может то же самое; вопрос в том, будут ли точными совместные действия человека и машины, смогут ли они засечь и отключить тот самый сервер?
На практике произошли от этого серьезнейшие убытки: бизнесу, который сейчас заключал миллионные сделки за доли секунды, в котором идея, явившаяся утром, к вечеру могла стать товаром, внезапно пришлось кормить целую армию бездельников и терпеть их вмешательство в свои дела. Каждый вновь назначенный всячески старался проявить бдительность: что-то запрещал, чему-то препятствовал, пытался доказать свою полезность и значение в борьбе за сохранение человечества. Ничего, кроме вредительства и саботажа, это принести не смогло. Некоторые вполне откровенно выставляли клиентам ценник на свою глухоту, слепоту и полное невмешательство, другие, прежде чем вымогать взятки, разыгрывали целые пьесы моралистического содержания. Как ни стращай бизнесмена теми же гуманистами, убытков он долго терпеть не будет. В нескольких государствах той или иной степени независимости эта тенденция вообще была игнорирована, и они уже получили от этого прибыли, с лихвой перекрывавшие санкции истеричных правительств. Политическая эта «необходимость», реставрация человеческого контроля в эпоху ИИ, не имела шансов дожить хотя бы до Нового года. Контроль машины только фактором хаоса, с помощью игральных костей, которые бросала рука робота, мог продержаться еще некоторое время, но он тоже мешал прогрессу.
Корыстный характер всего этого милого предприятия особенно хорошо вскрылся на Туманном Альбионе, хладнокровные англичане в этот раз не удержали верхнюю губу в неподвижности. Обычно вертикаль взяткобрателей выстраивается за несколько месяцев, и тогда финансовый нектар от мелких клерков исправно стекается к значительным чиновниками и воротилам. При этом все сохраняют джентльменские позы, неторопливость жестов и рассудительное выражение лиц. Но так случилось, что внезапно свалившиеся на голову прибыли были такими внушительными, а конец столь благоприятных времен так явно маячил на горизонте, что образовалась самая неприличная давка и сутолока. Невозмутимость полицейских чинов, конечно, вошла в поговорку, они могут и ухом не повести от какого-нибудь единичного громкого убийства или мошенничества. Дело исправно расследуется, отлавливаются будущие подсудимые, выносится приговор, и выводов из этого никаких не делается. Однако когда одни взяточники исправно доносят на других и эти случаи выстраиваются в колонну — разоблачительный рефлекс может проснуться в самом затуманенном сознании. Дело не ограничивалось только доносами — бумагу и электронную почту в крайнем случае можно объявить бредом, завистью и плодом интриг, но чередой всплывающие трупы и перестрелки сокрытию поддаются плохо. Да и кто из молодых честолюбивых правоохранителей откажется украсить список своих трофеев приговором с фамилией рыцаря или даже лорда? Чума, СПИД и оспа вместе взятые не смогли бы так славно погулять по министерским кабинетам и опустошить верхнюю, а заодно и нижнюю палаты парламента, как поработали эти несколько делавших карьеру молодых ребят.
Наконец — и этот факт осознался как-то очень внезапно — все дикие вопли гуманистов так и не смогли хоть немного задержать Гонку. Гуманоидные паразиты, как их в открытую стали называть невоздержанные на язык бизнесмены, облепили сбыт, игры, досуг, словом, все сферы перераспределения и развлечения. Самые большие убытки понес Homo loudens и все, кто делал на нем бизнес. Старые производства, классика тяжелой промышленности, смогли быстро фальсифицировать человеческое наблюдение — искусство обращения с недружественной бюрократией было зашито в них на генетическом уровне. Переплюнули всех наши сталевары с Липецкого завода: не доверяя друг другу, они прямо приспособили под это дело андроида, резонно согласившись, что строго запрограммированные жестяные мозги взяток вымогать не будут, а если вдруг захотят, то уж им-то можно отказать четко. Андроид старался, можно сказать, жил на работе, для вящей человечности писал отчеты гусиным пером, но при этом никому не мешал, исправно заверяя всех и каждого, что здесь все чисто. Когда же его разоблачили — нехороший австрийский коллега, пинаемый у себя на родине, прибыл инкогнито заимствовать опыт, — громкого скандала из этого почему-то не получилось, и санкции ни на кого наложены не были.
Даже университеты смогли настоять на том, чтобы их операции контролировали собственные студенты. Основные же институты, особенно занимавшиеся нейробиологией, просто пропали из сводок новостей, о них мало упоминали и вообще делали вид, что таких в природе не существует. Вопли отдельных гуманистов о главных врагах человечества, укрывшихся за бетонными заборами и рядами колючей проволоки, выслушивались внимательно, но с такими лицами и комментариями, что выходило — у этих хороших парней именно в этом пункте программы слегка поехала крыша. И когда Прокопий, участвуя в очередной престижной аналитической программе, упорно пытался донести до аудитории такую простую мысль о необходимости разгрома институтов, ведущий и аудитория искусными намеками самого издевательского толка довели его до того, что он стал рвать косоворотку на груди. Все были слишком увлечены повальной расстановкой часовых у каждой подозрительной мышиной норки, чтобы серьезно лезть в медвежьи берлоги.
Словом, ближе к концу ноября стало ясно, что гуманизм получил в своей самой большой победе свое самое страшное поражение: маятник качнулся в другую сторону. Общественное мнение, пресыщенное скандалами, потребовало деликатного инструмента Охоты. Выглядело это ужасно, как и всякое разочарование людей в предмете своего недавнего пылкого увлечения. Так командир остается в одиночестве, брошенный своими бойцами, а инквизитора, словам которого недавно внимали тысячи людей, все посылают к черту.
Ты грабишь налогоплательщиков! — самый распространенный и самый убийственный аргумент последней недели.
С этими словами выкидывали за дверь недавних безработных, только начинавших отращивать животики и нагуливать бока. Десять дней назад, во времена пика гуманистической агитации, трое наблюдателей чуть не парализовали деятельность Европейской биржи, они углядели что-то подозрительное в сделках. Тогда они гордо, как неподкупные комиссары гуманизации, стояли на ступеньках парадного, украшенного десятками скульптур крыльца биржи, рядом вились журналисты, пытаясь задать какие-то очень важные вопросы, и сама Вселенная вращалась вокруг них. Теперь им всем грозил арест за причинение ущерба, иски сыпались на них как из рога изобилия, и это были несчастнейшие люди на свете: их единственная удача заключалась в том, что они навредили столь многим группировкам — откровенные мафиози просто не могли дать указания киллерам, не посоветовавшись с более уважаемыми людьми.
Эта компания по гуманизации поссорила многих, но мне она отчасти принесла внутренний мир. С тех самых первых репортажей, когда в голосах комментаторов зазвучали полуреволюционные нотки, я понял, что это и была та диверсия в лагере гуманистов, которую готовили институты. Я увидел, как нечто, похожее на захватившие меня идеи, вдруг обрело плоть, живет и действует. То беспокойство, что снедало меня, то желание указать водителю дорогу от имени пассажира с заднего сиденья, оно ушло. Ничто так эффективно не охлаждает голову мечтателя, как карикатура на его мечты. Карикатура не злая, лживая, которую могут нарисовать ничего не понимающие в проблеме недоброжелатели, нет — это было беспощадное в своей правдивости развитие тех наметок возникших у нас с Наташей идей. На правду нельзя обижаться, и я примирился с действительностью.
Не то чтобы это было мелкое удовлетворение винтика гигантской машины тоталитарных времен, когда люди кричали «Ура!» после любого благоразумного шага начальства. Нет. Я убедился в работоспособности системы, как сомневающийся, узрев чудо, отрекается от своих заблуждений. На моих глазах развернулась операция такой сложности, запутанности и одновременно гениальной простоты, которой я просто не мог не позавидовать.
Я пытался представить себе, как начиналась эта интрига. Я не смог достоверно прорисовать в своем воображении всех деталей, многое просто додумал, но правдоподобность картины, схожесть с ее собственными выкладками поразили Наташу.
... в комнате с желтоватой резной мебелью и модными голограммами на стенах было тесно. Почти
