видеть глаза друг друга. Мы объединили наши нейрошунты и подняли их чувствительность до того максимума, что разрешали психологи. Можно ли заглянуть в любимую душу, почувствовать радость ее любви, дать чувство любви своей? Да, и порой мы заводили другу друга до предела, до той черты, за которой уже нет никаких мыслей и остаются только чувства, яростные и зовущие, как весенняя гроза. Но это были всплески, короткие праздники жизни, а обыденность будних дней, чтобы не надоесть обоим, нуждалась в общих развлечениях.
Мы полюбили ходить в парки, музеи, на выставки. Попытались влезть в парочку экзотических клубов, литературных и музыкальных, но это оказалось слишком хлопотным делом. Город в который раз перестал быть для меня чужой территорией, диким полем, в котором очень редко можно найти что-то полезное. В обществе Наташи его улицы обрели уют и смысл. Самая мрачная погода, последние дожди и первый снег — все это было прекрасными декорациями для ее фигуры.
Театры после того случая стали чем-то вроде табу до тех пор, пока я не раскачал Наташу на «Сирано де Бержерака» в Малом. Она не смогла отличить живых актеров от роботов, но спектакль согрел ее душу, и мы стали ходить на премьеры. Нам стало все равно — лица из плоти и крови или из силикона и металла, лишь бы они хорошо играли, только бы в их глазах бились настоящие чувства, кипела игра ума.
Виртуальность, эта тотальная сублимация — но что не сублимация в нашей жизни? — она открыла нам бездну возможностей: приятно было организовывать какой-нибудь всеобщий заговор, свергать власть или устраивать репрессии уже вдвоем. Наташа пробовалась в роли леди Макбет, и мне пришлось из предосторожности сжигать все леса Шотландии. Я корчил из себя Чингисхана, и она ворчала, что в юрте холодно и не избавиться от блох. Зато как вместе мы провернули очередную Французскую революцию! Как она была хороша в платьях тех времен, как шли ей пламенные речи! Эти ребята из Конвента и пикнуть не успели, как уже вышли из игры. Потом мы шли смотреть на Тадж-Махал и Ангкор, видели рассвет над Памиром и закат в Сахаре, и это тоже было прекрасно.
Мы превратились в завсегдатаев нашего клуба, только больше так не напивались, полюбили смотреть там премьеры новых фильмов и играть в бильярд на шатающемся столе. Танцевали все известные нам танцы при включенных нейрошунтах, ловили музыку в такт нашим чувствам, а под разноцветным потолком щелкали кастаньеты, и андроиды аплодировали нам. Мы устраивали фокусы с выдыханием огня и подкладывали пищалки на соседние стулья. Один раз даже распотрошили мою коллекцию новоделов и поставили натуральную сабельную драку на семь человек с участием двух андроидов и случайных посетителей. Разнесли половину столиков, изрубили часть стойки. Все прошло относительно хорошо, вот только Процессор-узловик неудачно воткнул карабеллу[5] в робота- бармена: короткое замыкание и несколько часов в медицинском коконе ему были обеспечены. Мы превратились в своеобразную достопримечательность — всегда готовые устроить маленькое представление, веселые на потеху публике и замкнутые в себе, но мы не были одиноки в своих безумствах, у нас всегда хватало зрителей и компаньонов. Люди не были слепы, поворот истории — слишком заметная вещь, чтобы сохранить ее в тайне.
Несколько человек из младшего персонала повесились в слободе, кто-то вскрыл себе вены, кто-то отравился. Тех, кто использовал медленные методы самоубийства, успевали вытащить с того света. Им промывали мозги и опять бросали в бой. Психологи-безопасности перешли на авральный режим и применяли гипнотизирующие программы порой в чисто превентивном порядке. Универсальная церковь не могла пожаловаться на количество посетителей, хоть раньше случались недели, когда пыль на ее полах убиралась только роботами. Сейчас там ставили свечи, били поклоны, резали баранов — возникли даже какие-то трения на почве проделывания всех этих манипуляций в одном помещении.
Охрана досадливо поморщился на очередной оперативке: в слободе, среди тех тысяч незаметных работников, что поддерживали жизнь нашего учреждения, обнаружилась самая натуральная гуманистическая ячейка типа марксистской. Пришлось ее удалять. Такого не было со времен второго основания института.
Глава 16
Неудачный промышленный шпионаж
Шейху в третий раз за год нужен новый человек на должность отведывателя!
Неужели у шейха так много врагов?!
Нет, он жрет все подряд!
Эта история началась, как и многие другие, с незначительной переписки. Мюнхенское и лионское отделения ЕИНИ [6] начали между собой тихую грызню по поводу вероятного открытия. Открытие это предсказывали давно, вокруг него было сломано множество копий, отпечатаны тонны научной литературы, защищены диссертации, и сотни людей в ожидании его так жадно всматривались в мониторы компьютеров, что были вынуждены после обращаться к окулистам.
В чем суть этого яблока раздора? Мысли в человеческом разуме каждую секунду стоят на тысячах перекрестков. Порой их развитие строго логично, его можно предсказать на основании элементарных законов, а иногда оно совершенно беспорядочно. Разум человека — как булыжник, установленный на острие иглы, и в какую сторону он свалится, не знает никто. По науке это называется неравновесной системой, проходящей через момент бифуркации. Сухое название, обозначающее отличие человека от часового механизма. Из-за этого создать программу, описывающую работу мозга, чрезвычайно трудно. Тысячелетиями это воспевалось поэтами, столетиями над этим ломали головы ученые, десятилетиями фантасты считали это гарантией превосходства человека над машиной.
Но человеческий гений стремится к самопознанию, и остановить его может только человеческая же глупость. Изобретены тысячи обходных путей, помогающих на кривой козе объехать проблему хаотичности разума. Многие из случайных человеческих решений получили объяснение, кое-что удалось протезировать на старом добром аппарате распределения вероятностей. Словом, тайны души понемногу вскрываются, просвечиваются, описываются. Весь вопрос в том, кто первым сможет решить проблему целиком или почти целиком.
И вот в деловой переписке между мюнхенцами и лионцами, переписке не слишком конфиденциального уровня, начали проглядываться ссылки на это открытие. Намеки самые невинные и тонкие. Некий франкоговорящий магистр с вьетнамской фамилией увлеченно доказывал немецкоговорящему бакалавру с венгерской, что приоритет все равно останется за их отделением и ребята с той стороны могут не волноваться.
Фразы были более чем обтекаемы, их проверяла цензурная программа в каждом отделении, но многие были заинтересованы в том, чтобы понимать даже тончайшие намеки. И уже через два дня некий ответственный работник известного зеленоградского института, носивший кличку Шпион, читал аналитические выкладки своих подчиненных. Он пожевал губами, отстучал на подлокотнике кресла первые такты заученной в детстве польки и вызвал заместителя.
— Коля, перспектива у вещи мутная, но попробовать надо. Обработай этот вопрос потщательней. Разрешаю использовать оперативные ресурсы.
— Попробуем. — Заместитель был человек немногословный, потому больше никаких обсуждений разводить не стал, а начал работу.
Аналитики еще раз пересмотрели всю доступную почту ЕИНИ, на этот раз целенаправленно. И лингвистические программы выявили намеки на возможное событие уже в четырех случаях. Идея о том, что интересная тема именно
— Во-первых — это необходимо проверить, я не хочу вляпаться в неприятности и тратить деньги на пустышку. Во-вторых, если это все же что-то настоящее, хоть маленький кусочек настоящего, хоть наполовину стертый файл покажется в поле нашего зрения — его надо достать. Очень надо, — с нажимом
