невольно, означало для всякого участвующего в Гонке выход с трассы без права последующего возвращения.
И ввиду того, что разработка вышеозначенной проблемы может быть наилучшим образом осуществлена в ЗИИМе[7], то право приоритетной разработки передается этому учреждению — голос мирового судьи скрипом антикварного принтера резал толпу заинтересованных лиц и вызывал в ней ответный ропот.
Все уладилось меньше чем за две недели. Зеленоградский институт стал беднее на сумму, эквивалентную стоимости шикарного земельного участка, снабженного виллой, построенной модным архитектором и набитой соответствующей начинкой. Правда, он стал богаче на несколько гигабайт информации и два десятка ее стандартных носителей. Мелочь, а приятно.
Следующий акт этой пьесы проходил уже в стенах института. На оперативке верхнего уровня технический директор вручил (старый стиль советских времен: сталь в глазах, красные папки, скромные костюмы) добытые сведения математическому отделу.
— Макар Павлович, материал к вам попал немного недоработанным, да и целиком готовым он быть не мог. Дело ответственное и спешное. Вы уж постарайтесь. — Напутственное слово сопровождалось стандартным набором кнутов и пряников.
Начальник математического отдела начал стараться. Работал сам и заставлял работать других. Были выбиты новые блоки очередного суперкомпьютера, свежие имитационные сферы и тому подобное барахло. Меньше чем через неделю продукт вчерне был закончен.
— А теперь испытания. — Макар Павлович бодро потер суховатые руки в ожидании премии.
Разочарование было серьезным. Опытный отдел, принадлежащий, кстати, другому институту, успеха не подтвердил. Методика проверки была до смешного проста: бралась мартышка, ничем не примечательная опытная особь, и мозг ее сканировался всеми возможными способами. После чего большая часть нервных тканей изымалась, и их замещали горсточкой электроники. Мартышка возвращалась в вольер, к своим родичам. Поведение такой «марионетки» изучалось всеми возможными способами, на которые горазды психологи. Операция не так дорога, как могло показаться на первый взгляд, к тому же все очень удобно: программы поведения марионетки могут меняться каждые несколько часов, фактически это кукла, которую стая принимает за свою.
— Туфта, — прямо заявил зоопсихолог через несколько дней. — Много лучше, чем было раньше, но все равно туфта. Поведение особи предсказуемо, укладывается в модель Эриковского... — Тут он перешел на свой птичий язык, и даже математик понимал его с трудом.
— Это точно? — скрежетнул зубами Макар Павлович.
— Да. — Мрачный череп, изображенный на контактных линзах зоопсихолога, показался начальнику матотдела дурным предзнаменованием.
Печальное известие подтвердили независимые математики: «Иванушка-дурачок», не так давно созданный житель виртуальной реальности, которому постоянно вправляли мозги в надежде сделать из него человека, тоже от новой программы не шибко поумнел. Программа была хорошая, говорили все эксперты, но щедрым авансам не соответствовала.
Макар Павлович закусил удила: устроил разнос подчинённым, заявил, что всех и каждого привинтит к стенке, расклепает и заставит брать интегралы только вручную. После часового разноса, когда глаза его налились кровью, а воротничок рубашки промок от слюны, он прокаркал сорванным голосом указание идти работать и не уходить домой без победы.
Работать начали с удвоенным рвением — к тому были все основания. Операторы-расчетчики садились в имитационные сферы, где перед их глазами шел процесс вычислений: он походил на ускоренный рост дерева или друзы кристаллов или на расширение чернильного пятна.
Каждый отросток-кристаллик-потек этой структуры соответствовал формулам, которые тут же аккуратно и высвечивались. Пулеметная дробь цифр уходила в зрачки оператора с каждым поворотом его глаз, нейрошунты сообщали толику дополнительной информации. А его руки, лицо, тело — все отдавало команды. Работа операторов скорее напоминала танец или упражнения дирижера, чем сидение за клавиатурой.
Но деревья не хотели расти! Операторы выстраивали головоломные конструкции, но свод неба озарялся вспышками багрянца, и друзы таяли, цветы засыхали. «Недостоверно», — кричали они перед смертью, как старый суровый режиссер на репетиции своего последнего спектакля.
Везде и всегда есть другая дорога, а в математике — в особенности. Можно отступить и попробовать снова, тем более что оставалось достроить в этих деревьях совсем немного. Отступали и пробовали, а потом снова и снова. Импровизировали, комбинировали, предугадывали. Не получалось.
Макар Павлович начал постепенно закручивать гайки: уменьшал перерывы, удлинял рабочий день, требовал работать в выходные и тому подобное. Но главная его беда была в том, что он все пытался показать личным примером — вкалывал больше всех, не вылезал из сферы, дневал и ночевал у машин. Как и следовало ожидать, он сорвался.
Одним не слишком приятным утром сотрудники отдела так и не дождались его к оперативке. Через несколько минут, когда стало ясно, что на вызовы через секретаря он не отвлекается, пришли к нему. Умереть или потерять сознание он не мог — медицинское сопровождение на таких местах было серьезным.
Может, у него получилось? Риторический вопрос повис в воздухе и вскоре получил ответ: экран внешнего доступа осветился картиной начатой еще вчера проверки.
Было видно, как ветка расчета с сумасшедшей скоростью вырастает из пенька заготовки, загорается сигналом недостоверности, после чего ее методично начинают остригать невидимым секатором. Слетают боковые «сучки», растворяется листва вероятностных выкладок, наконец ствол обрубается участок за участком, пока фон снова не становится зеленоватым.
Группа в молчании созерцала эту процедуру раза три, после чего наиболее решительный из них, Степченко, вскрыл внешнюю оболочку сферы.
Спекся Макар Павлович. Общий вывод был сколь единодушным, столь и правильным. Застывший взгляд начальника упирался в одну точку, а уже дрожавшие пальцы снова и снова повторяли цикл движений.
— Что с ним будет? — испугалась Наташа, самая молодая из пришедших, ещё не видевшая подобных сцен.
— Ничего особенного, подлечат, и снова... В бой пойдет за власть советов. — Степченко вызывал медпомощь, уже ощущая себя в новом, более властном качестве.
Его прогнозы и надежды оправдались лишь частично: старый начальник вернулся в отдел уже через неделю и занял место одного из своих бывших подчиненных, но и Степченко в его кресло не уселся.
— Извини, Сережа, сейчас главное — эту тему раскрутить. Временным начальством будет главный специалист по ней. — Технический директор был по-своему прав, но Степченко было от этого не легче.
Новым директором проекта оказался седой как лунь старичок, который начинал заниматься искусственным интеллектом чуть ли не в семидесятые годы. Сохранив ясную голову благодаря привычке к закаливанию и последним достижениям медицины, он переживал свои звездные часы.
Исмаилович, как звали его все независимо от должности, замахал руками, будто электрифицированная на потеху туристам ветряная мельница, но поначалу толку от этого было примерно столько же, как и от подобных агрегатов. Старичок, однако, не сдавался и пыхтел с добросовестностью антикварной паровой машины. Себя он, впрочем, берег, трудовых подвигов не совершал и на подчиненных в таких зверских формах не нажимал.
Дней через десять подобного пыхтения, к удивлению многих, у отдела вышла вполне приличная заготовка. Вопли сигналов недостоверности смолкли, оставалось только попробовать ее в деле.
— Туфта злонамеренная. — Ответ проверяющих был не только обидным, он имел почти убийственные последствия.
Понимать его следовало так: хорошего результата не получается, и группа математиков на отдельные моменты посмотрела левым глазом через правое ухо. Разными ужимками и округлениями в нужную сторону результат был получен — свой контроль удовлетворили. Но ни «Иванушка-дурачок», ни разнесчастная мартышка как независимые тесты пройдены не были.
Нет, специально такого результата никто добиваться и не думал. Так получилось, коллективное бессознательное, как сказали бы приверженцы специфического психоанализа. Законы Паркинсона, пожали
