В классе сидело несколько человек, в том числе две девушки. Запел русскую песню. Девицы скорчились от смеха. Доброжелательная преподавательница попросила повторить ноты с рояля – проверила слух, нормально:
— Вам надо позаниматься в художественной самодеятельности.
Она хотела еще что-то проверить, он поблагодарил и вышел.
Разумеется, долго мучился от позора. Никогда нигде не выступая, насмешил девиц дикими звуками.
Домашняя жизнь. Мальчик Валя был послушен и аккуратен. Разогревал обед на керосинке, колол дрова во дворе, топил печку-голландку. Тогда в центре Ленинграда еще не было центрального отопления.
Играл с соседскими детьми – пятилетним мальчиком и трехлетней девочкой – в приключения в игрушечных городах. Их молодая мама – вторая жена их пожилого папы, директора типографии. Папа оставил свою первую семью со взрослыми детьми, изредка навещал их. Мама часто устраивала истерики папе, била детей. Пятилетний сынок плакал: «Никто меня не любит, только Валя».
Его предприимчивая мать стала прирабатывать по совместительству. Вместе с подругами покупали в подмосковном Загорске женские шерстяные кофточки и продавали их в Ленинграде. И получали торговую прибыль. На вид – обычная торговля. По тогдашнему закону: спекуляция, преступный бизнес. К тому же кофточки они покупали у фабричных несунов, а продавали на барахолке у Обводного канала. Организованная преступная группа (ОПГ) из четырех членов. Вскоре к кофточкам они добавили каустическую соду.
Тринадцатилетнему сыну это очень не нравилось. Но он не мог ничего поделать, даже хотя бы сказать матери – опять же в силу слабости характера. Уже и милиция приметила спекулянток. К матери приходил молодой милиционер, она давала ему деньги, и он уходил.
Проблему разрешило государство – денежной реформой 1947 года. Естественно, спекулянты не хранили деньги в сберегательных кассах, только в чулках. Расчет государства оказался точен. У матери 27000 рублей превратились в 2700.
Мать стала вдовой в 34 года. Горе не сломило ее: она оставалась энергичной и деятельной.
Осталось при ней и ее жизнелюбие (гедонизм, дионисизм, эпикурейство): страсть устраивать праздники – вечеринки и складчины почти каждые выходные, с выпивкой, песнями, танцами.
Хороший праздник мать заканчивала сдергиванием со стола скатерти с посудой.
На этих праздниках мальчика искушали водкой. Добрые люди протягивали рюмку:
— Попробуй, сынок, ничего страшного.
Он отказывался напрочь. Наверно, благодаря заботам партии и правительства о его моральном облике.
Был и наглядный пример. Дядя Витя, старший брат отца, очень сильно любил свою красивую жену, а она ушла от него. Тогда он стал алкоголиком. Племянник поразился: дядя приходит в гости трезвым, после одной рюмки становился пьяным. Через несколько лет дядя умер.
Конечно, мать не могла отказаться от главного наслаждения, от основного инстинкта. Мальчика спасало свое детское неразумие и разум матери: прямых сцен похоти он не увидел. Даже когда утром видел мать и дядю Мишу в одной кровати. Он думал, что они спали вместе, потому что не было отдельной кровати для дяди Миши.
Толстый дядя Миша Григорян рассказывал:
— Был в Латвии, там ожесточенные бои, латышские и эстонские бандиты дают жару. Из поехавших в Латвию уцелели только я и еще один. Даже в городах опасно с темнотой выходить на улицу – убьют. У них лозунги: «Нам не нужна советская власть, будем ждать, пока ее не будет». Пришли мы к одному депутату – латышу, отвечает, что нет у него бандитов. Ну, хорошо, пошел я в один амбар, потянул ручку, из-за двери пулемет тра-та-та. Я сразу к стене, отполз. Дверь открывается, выходят бандиты, человек пятнадцать. И я все пятнадцать сразу насыпал из автомата. Потянул второй раз, автомат не стреляет, пришлось убежать (смеется). Побежал к реке, залег туда с головой вместе, только бы выжить… А тех потом поймали, и депутата тоже взяли, всех. Приезжает потом один начальник: «Который тут черный с белый зуб, веди ко мне». Прихожу. «Вот тебе награда и благодарность». — «А ну вас, говорю, я лучше пойду бандитов обыскивать».
Мать спросила:
— Ну, нашел что?
— Нет, только духи нашел, с другого хромовые сапоги снял, плохие сапоги, правда, — обращаясь к мальчику, — я тебе обещал браунинг с патронами, но моя комната сейчас закрыта, так как хозяйка попалась на продаже каустика. Поэтому и обещанные тебе пластинки с Бейбутовым не купил.
Потом еще рассказывал:
— Подделал я билет на поезд в Латвию, ревизор снял меня с поезда, пришлось вернуться обратно. Теперь вот уволился со службы в милиции, дали мне шесть месяцев работы в лагерях и хотели конфисковать имущество, но я все припрятал.
Этого мальчик не понял.
Мать прочитала какие-то его письма:
— Ты меня все время обманывал, лгал, никогда не говорил, куда уезжаешь, как это делал с Марией.
Он вернулся через два месяца:
— Я устроился работать в тюрьме начальником корпуса, буду носить милицейскую форму.
Мальчик молча внимал всем его рассказам. Молчал и тогда, когда понял, что дядя Миша просто- напросто подельник матери по спекуляции, в Прибалтику ездил за каустической содой.
После него хахалей с ночевкой не было.
Когда мать спросила: «Можно, я выйду замуж», он скривился и захныкал: «Не надо, мама». Впоследствии сожалел.
А может быть, жертва матери была не напрасной. Как бы сложилась совместная жизнь с новым хозяином в одной комнате?
По выходным водил двоюродного брата Леньку в кино. Но Новый год пошли на елку в ДК Горького. На обратную дорогу было 1 рубль 20 копеек на трамвай, но 40 копеек пришлось заплатить в гардеробе. «Придется пешком идти». Девятилетний брат послушно молчал. Пошли, подарки хорошие, ели по дороге. Шли три часа, присаживались в садиках.
— Валя, приходи к нам завтра в гости на нашу елку, — сказал ему Ленька.
— Да мне что-то не хочется.
Вечером пришла кока:
— Валя, Леня пришел домой весь в слезах, говорит, что теперь, если брат будет звать его в гости, то он тоже так скажет.
— Да приду я, конечно, приду.
У коки собрали сестры, крестный, подруги с мужьями. Обычный ритуал веселья: анекдоты, песни, пляски.
Крестный – шофер, воевал, на фронте стал членом партии, выжил, молчун пока трезв, оживляется после выпитого – танцует руками, играет пальцами, сыпет шутками и прибаутками:
— По Финскому заливу по льду идет старик, за ним старуха. Кому из них легче идти? Не знаете? Отвечаю: старухе. Потому что из старика песок сыпется.
И сам смеется больше всех.
— А что такое бокли? Тоже не знаете? Бокли, которые в ж… мокли!
Тут уж он захлебывается в полном восторге.
— А какие были самые грустные песни в войну? У русских – «Тонкая рябина», у грузин – «Сулико», а у евреев – «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин».
Перешли к песням: «Хас-Булат удалой», «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем». Мать – сильным пронзительным голосом, разыгрывая удаль и разгул. «Умчались мы в страну чужую, а через год он изменил. Забыл он клятву роковую, а сам другую полюбил…»
Поплясали. Крестный с блатными вывертами: «Мы заходим в ресторан, Леха в рыло, я в
