— Курсант Орлеанский, встаньте и отвечайте… Иначе я отправлю вас к начальнику курса! Старшина курса, пройдите по рядам.
Короленок-Горский пошел. Увидел Орлеанского, повернул назад:
— Товарищ преподаватель, курсанта Орлеанского нет, его вызвал начальник курса.
Короленок-Горский на этот раз выручил, а вообще-то начальство призвало его наводить дисциплину и порядок на первом курсе. Его назначили старшиной курса, вероятно, из-за большой ретивости и полубезумного взгляда. Курсанты не признавали старшину в своем сверстнике. Могли заартачиться, например, пренебречь командой «Рота, запевай!» Он гонял строй, кричал командным голосом, ничего не помогало.
Эдик Путрайм, единственный стиляга на курсе (разумеется, вне службы), предпочитал изысканные шутки – выходя из туалета, говорит: «удачно нагадил». О сосисках: «сморщенные как старушечья ж…»
Любили математика Николаева за серьезные шутки:
— Некоторые из вас учатся кое-как, надеясь в будущем занять выгодные места, не требующие хороших знаний. Но дело в том, что все эти места уже заняты.
Доктор наук, генерал Кляцкин – мягкий интеллигент. Говорили, что жена запрещает ему ставить двойки. Когда слушатель совсем ничего не мог ответить, он задавал вопрос:
— Ну, хорошо, скажите мне, как работает радиоприемник?
— У-у-у, — мычал слушатель.
— Знаете, за такой ответ я не могу поставить вам больше тройки.
Колесов еще с детства обнаружил в себе существенный недостаток: он не умеет шутить. Чувство юмора вроде бы есть, с удовольствием смеется чужим шуткам. А сам не умеет пересказывать смешное: так радуется и смеется сам, что получается наивно и неумно. Тогда он стал учиться: говорить о смешном всерьез и так же всерьез изображать недоумение и удивление. Теперь получалось смешно. Но зато стала теряться грань: человек говорит серьезно или шутит… Например, он берется доказывать правоту каких-то чужих высказываний, с которыми он не согласен, при этом доводит до конца их логические последствия и нелепые результаты и в итоге порадуется или посетует по этому поводу. Знающие его понимают этот розыгрыш, незнающие или слишком серьезные – недоумевают или, что хуже, подхватывают «логику» этих рассуждений. Поэтому иногда некоторые собеседники недоумевают: не издевается ли он над ними?
Ерничать, придуривать, выкобениваться, юродствовать, скоморошничать – весьма распространенное, говорят, исконно русское свойство: самоутвердиться через самоунижение. Я, мол, настолько себя уважаю, что могу и в дурачка поиграть, в скомороха, меня с того не убудет. Хрестоматийные образцы: сказочный удачник Иванушка – дурачок, русские похабные частушки и т. п. Гордиться тут нечем, есть такой факт и более ничего.
Такую роль выбрал для себя Юрка Быков, его близкий товарищ по группе. Он постоянно играл в беспечного сачка (лентяя), очень веселился по этому поводу, даже напросился на почетную кличку Сак, а Колесов над ним подтрунивал.
В Сочи он случайно встретил Сака и Мишу, их товарища по группе. День провели вместе, вечером пошли в Ривьерский парк. Немного выпили.
— Уже две недели голодный хожу, — заговорил Сак о бабах, рассердился, — чего это вы смеялись, когда я клеил баб?
— Ты, Сак, теперь испытанный мужчина, — сказал Колесов, — поборал несколько чувих, каких-нибудь проституток. Вырос до уровня Эдика и других. Но у них размах, крайняя самоуверенность, а тебя еще старая честность тянет за собой.
Сак напрягся, сжал кулаки.
— Ты что, не подраться ли хочешь? Решить спор на кулаках? Тогда в кусты, чтобы без лишнего шума.
Пошли, встали друг против друга.
— Начинай, я первым не умею, — улыбался Колесов.
Сак пошел мимо него на аллею.
— Да, Сак, все-таки не решился.
Сак резко повернулся и ударил в висок, закричал:
— Ну что, теперь ты не скажешь, что я трус!
Схватились, Миша разнимал.
— Я ему не собачка, чтобы он надо мной издевался! — крикнул Сак и ушел.
— Миша, давай умолчим об этом, ерунда какая-то.
Учебное занятие по юмору оказалось неудачным.
Осенью они встретились как приятели, уже не друзья.
Самое популярное занятие ребят – спорт. Были местные чемпионы по бегу, по спортивной ходьбе, по гимнастике. Футбол, волейбол, настольный теннис. Спорт – это азарт, творчество, локоть товарища, это гораздо интереснее учебы. Спорт – это крепкое братство товарищей по курсу.
Колесов спортом не занимался, только физкультурой по расписанию. Впрочем, как и некоторые другие. Он был слаб физически. Хилая грудь, тонкие руки. Постепенно крепнул телом, развилась грудь, но по-прежнему на кроссах в числе последних – одышка.
В военной среде есть объединяющие символы – это строй и пение в строю («Артиллеристы, Сталин дал приказ»), парады. Курс дважды ходил на праздничный парад на Дворцовой площади. Утомительная двухмесячная подготовка, ночная генеральная репетиция и сам парад – торжество действий единой массы: шашка из ножен вверх и к плечу, равнение направо! На первого секретаря и командующего. Изнутри прет: «Я счастлив, что я этой силы частица».
Один раз не повезло: преломляя шашку сверху вниз, разбил в кровь палец соседа. Вспоминая, сжимается от стыда.
Идеи. В 17–20 лет у него были большие идейные шатания. Он падал духом и терялся в мыслях.
Еще недавно всё было ясно и понятно. Великая Победа, лучшая в мире страна, самое правильное учение марксизм-ленинизм. А теперь вот выяснилось с евреями.
Он часто ходил к Гуревичу. От его рассказов тяжелело на душе. Аресты, ссылки, расстрелы. Не спрашивал, откуда Гуревич всё это узнавал. Сам он видел только одно: отказы евреям в вузах.
Значит, думал он, на виду провозглашается одно, втайне делается другое. Беззаконие. Как фашизм в Германии. Страшно.
Иногда его заклинивало: томясь на лекции, увидел в окно идущего в академию щуплого лейтенанта, вдруг в голову ударило: «Неужели вот этот безликий офицерик может пытать, убивать детей, женщин?»
Он не стал инакомыслящим – диссидентом. Не с кем было.
Впрочем, его подавленность (депрессия) могла возникнуть по другой и очень простой причине: именно в эти годы завершалось половое созревание (пубертатный период) с его тревогами и заботами («Страдания молодого Валентина»). Он прибавлял в росте до 20 лет, по науке это конец периода созревания.
Как раз в это время закончились его идейные шатания: просто он перестал об этом думать.
С Гуревичем не говорил всерьез о его школьном сочинении про Сталина, оба только шутили. Скрытый протест? — размышлял Колесов. *
Гуревич в беседах с друзьями шутил: «Просвещаю школьного товарища, опасаюсь – не донесет ли». Сам он не стал диссидентом. Женился сразу после школы, сразу два сыночка. Работал на прокорм семьи. Тут уж не до диссидентства.
Колесов не мог в своем сознании связать Сталина с узнаваемыми ужасами. Так же и народ: Сталина не ругал, а все плохое относил на «они». Которые нарочно делают хорошо для себя и плохо для народа.
Колесову нравилось доброе лицо товарища Сталина. Он даже не понимал, почему славят его «волю, что крепче стали». Ведь Сталин добрый. И с хорошим чувством юмора. Офицер, сожитель тети Нины, рассказывал: когда в «Правде» появилось грустное стихотворение Симонова о женской неверности, Сталин спросил редактора, в скольких экземплярах это напечатано. Столько-то миллионов, ответил тот. Достаточно
