ощущения, что он их где-то видел. Глаз на это дело у него был намётанный, да и на память он пока не жаловался. Впрочем, подумалось ему, мало ли на свете листьев и деревьев! Всех не упомнишь. Должно быть, где-то на рисунке или в засушенном виде они ему и попадались, может, у Цезальпина или Авиценны, но в свежем виде — вряд ли. Хотя... этот запах...
— Да что за чёрт...
Он закрыл глаза, сосредоточился и ещё раз вдохнул этот терпкий, чуть холодноватый аромат размятых листьев, вдохнул так глубоко, что заболела грудь. И в следующую секунду как пробило: Телли, комната в одной из башен замка эльфов, серый полумрак, эльфийская еда на столе и стены... стены и Единорог...
«Если хочешь, можешь объесть вот эти веточки. Листья очень даже съедобны. Похожи на капусту, только пахнут как...»
Яд и пламя!
От неожиданности он дёрнулся так, что стукнулся затылком. Открыл глаза, обернулся резко и порывисто. Поднял взгляд.
Определённо, это дерево было сродни живым крепостным башням, теперь это было совершенно ясно, оставалось только удивляться, как он не заметил этого раньше. Впрочем, для этого надо было как минимум остановиться и уйти с тропы.
— Далековато, — признал травник, когда смерил взглядом расстояние от замка до холма. — То ли башня не вросла, то ли ещё что. Да и не похоже на башню — дерево как дерево. Может, семя ветром занесло? Что они здесь Думали вырастить? Гм... Надо Телли спросить — вдруг знает. Эх, на плоды б посмотреть, на семена! Глядишь, когда уйти придётся, прихватил бы парочку — вдруг прижились бы... Да что за ерунда: болтаю и болтаю! — вдруг рассердился он на себя. — Это, наверное, от одиночества. Дурацкая привычка...
Жуга поднялся и осторожно провёл ладонью по стволу. Последние сомнения развеялись: те же листья, только малость покрупнее, та же беловатая и неподатливая кора с тонким и запутанным узором, похожим на переплетение рун, такая же узловатая древесина, твёрдая и вместе с тем послушная ножу, не дающая сколов, с очень странной фактурой, напоминающей ясень. Интересно, сколько бы дали торговцы за такую древесину? Наверное, немало. Не раз и не два за время проживания в замке Жуга собирался исследовать кору белых башен на предмет лечебных свойств, но всякий раз не хватало либо времени, либо сил, либо ещё чего-нибудь (например, огня или посудины для перегонки). Да и кора встречалась в основном сухая и закаменевшая. А здесь...
Сердце колотилось. Взволнованный открытием, сжимая в горсти опавшие листья, Жуга поднялся, запрокинул голову и отступил, чтоб рассмотреть дерево получше. Ну точно, так и есть: одна порода. Даже дупла — такие же зрачки с янтарным блеском, словно окна в старой цитадели.
— Ишь, бельма пялит...
Он даже усмехнулся своим мыслям, вынул нож... А через мгновение, холодея сердцем, понял, что это и в самом деле не дупла, а глаза. И дерево уже минут десять его рассматривает.
— Вот же зараза, а! — выругался на грубом фламандском кузнец и встал с колен. — Не подходят.
Брат Себастьян покачал головой и укоризненно нахмурил брови:
— Брат Жеан, не ругайтесь.
— Простите, брат. Не сдержался.
— Советую сдерживаться. Монаху не пристало браниться, тем паче на вульгарном наречии — этим он подаёт дурной пример остальной братии и мирянам.
— Да, отец Себастьян. Спасибо, отец Себастьян.
— Брат Себастьян.
Доминиканец благосклонно кивнул, спрятал руки в рукава рясы и прислонился к стене, молча пережидая внезапную заминку. Здесь, в подвале с земляным полом, несмотря на близость пышущей жаровни, было холодно.
Все кузнецы немного язычники. Что поделать — работа провоцирует. Раскалённое железо, угли, жаркие потоки воздуха от пышущих мехов — не мастерская, ад в миниатюре. От Вулкана и Гефеста, кои тоже были кузнецами, и до наших дней за ними тянется вереница самых странных слухов. В настоящих кузницах всегда темно — чтоб было видно побежалость на металле, но для простого человека это значит только то, что кузнец предпочитает тьму. С огнём он завсегда на «ты», а отличить святое, очищающее пламя от инфернального огня может не каждый духовник, не говоря уже о мирянах — те вообще не делают меж ними разницы...
— Руки ей свободными оставьте, — заметил Золтан, невозмутимо стоявший у жаровни. — Это необходимо.
Брат Жеан повернулся к нему:
— Господин палач, а почему вы сами этого не сделаете?
Золтан возмущённо фыркнул.
— Я не знать заранее, какой инструмент потребен, чтобы с собой возить, — сказал он. — В любой приличной тюрьме всегда свой кузнец имеется. Ich bin eine Henker — я есть экзекутор. Не кузнец. Поэтому у меня в багаже ни оков, ни колодок, ни «дочки мытаря» нет. So, — с ударением закончил он. — Так, да.
И вздёрнул нос.
Золтан и врал, и не врал — было в хозяйстве треклятого Мисбаха и то, и другое, и третье. Только всё это Хагг побросал в первый попавшийся мельничный пруд в надежде хоть как-то облегчить девчонке будущий побег, а упомянутую «дочку мытаря», или «cigogna», как её называли по-испански, — приспособление воистину дьявольское, — вообще разворотил перед тем на отдельные полосы от греха подальше. Но с другой стороны, какой палач не соорудит из подручных средств какие-нибудь простенькие колодки? Любой соорудит. Так что объяснение прозвучало не очень убедительно. Оставалось держать марку и надеяться, что монахи поверят.
Кузнец обители, брат Жеан, был молод — ему едва минуло двадцать. Ещё недавно он был на подхвате у брата Августина — старого мастера, так некстати захворавшего и почившего за две недели до приезда инквизитора. Низкорослый, рыхловатый, кругленький, он мало походил на бернардинца и ещё меньше — на кузнеца, и только руки — крепкие, в мозолях, с пятнышками от ожогов выдавали его принадлежность к этой профессии. С хозяйственными нуждами монастыря брат Жеан справлялся — доминиканец хоть сейчас готов был спорить, что из рук его выходят вполне пристойные топоры, мотыги, лемехи и прочие предметы, для изготовления которых в основном потребна сила. Перед более тонкой работой брат Жеан пасовал.
Монастырская тюрьма была не слишком строгой в плане содержания пленников, это всё-таки была обитель добрых бернардинцев, а не застенок in-pace для ведьм, но кандалы нашлись и здесь, исправные, хотя и ржавые. Вот только пленнице они оказались велики. Рассчитанные на взрослого мужчину, браслеты спадали с тонких девичьих лодыжек. По совету альгвазилов брат Жеан попытался ей примерить на ноги ручные кандалы и тоже потерпел неудачу — те были малы, и цепь у них была короткой.
— Придётся переделывать, — неловко сказал монах, выпрямляясь и старательно отводя глаза, чтоб не смотреть на пленницу.
— Сколько это займёт времени? — спросил брат Себастьян. В его голосе не было недовольства, разве только лёгкая досада. — До конца обедни справитесь?
— Не знаю, отче. — Брат Жеан покачал головой. — Никогда такими штуками не занимался. Коней подковывал, бочки клепал, а кандалы не приходилось. — Он задумчиво взвесил на руке цепи и потёр ладонью подбородок. — Может быть, управлюсь. А может, и нет. Здесь петли, надо будет переделать ушки на браслетах, пробить дырки для заклёпок, взять новую цепь...
— Так возьмите! — раздражённо сказал инквизитор. — Я выхлопочу для вас у аббона разрешение не быть на полуденной молитве и на трёх часах, скажу, чтобы вам выделили в помощь пару конверсов... Процесс не должен останавливаться из-за таких мелочей! Постарайтесь управиться.
— Я постараюсь, отец Себастьян.
— Брат Себастьян, — мягко поправил его инквизитор.
