на мало-освещенные ступени, следом тяжело поднялся император, за ним — этериоты. У покоев катихумения проэдр остановился и дал дорогу императору, этериоты остались с проэдром.
Император Иоанн стал на пороге. Феофано ждала его в ярко освещенном многими свечами уголке. Пользуясь тем, что в покоях была ризница василисс, она нарядилась, как надлежало августе. На ней была яркая, сиреневого цвета туника, на плечах красное корзно, на шее и высокой груди сверкали золото и камни, только на голове не было диадемы.
И что говорить: даже здесь, в мрачном катихумении, среди пыли и плесени, ее стройный, словно выточенный из мрамора стан, упругая грудь, страстные губы, темные, блестящие глаза — все было пленительно прекрасно.
Но любовник Феофано, ныне император Иоанн, увидав ее, не пошел вперед. Это, казалось, был уже не тот Иоанн, которого она знала: те же глаза, в которые она смотрела когда-то, — и не те, те же губы, которые ее целовали, — и не те.
Феофано невольно коснулась рукой своей груди — неужели за это короткое время она так изменилась, неужели она не прежняя Феофано, перед которой трепетали, при виде которой сходили с ума? Все, и Иоанн в том числе.
— Иоанн! — вырвалось у нее горячо, страстно, маняще.
Что-то похожее на улыбку появилось на его лице. Он пошел вперед и, как усталый человек, тяжело опустился в кресло недалеко от Феофано.
— Неужели все это правда? — зашептала она и подошла к нему ближе. — Я так тебя любила, ты тоже клялся мне в любви. Подумай только, что смогла свершить наша любовь? Ты — император! Приветствую, поздравляю тебя! Но неужели ты забыл меня, Иоанн?
— Ты очень упряма, — начал он, — если заставила прийти к себе василевса ромеев.
Феофано пыталась шутить:
— Если меня не пускают к императору, пусть он придет ко мне.
— Хорошо, — и он пренебрежительно махнул рукой, — ты звала меня, я пришел. Чего же ты хочешь от меня, Феофано?
— Меня удивляет, — вспыхнула она, — как можешь ты об этом спрашивать? Неужели ты не понимаешь, чего я хочу?
— Чего ты хочешь, я понимаю. Но почему ты, Феофано, очутилась здесь, в этом катихумении? Почему ты не на Проте?
— А как я могла там оставаться? — быстро заговорила она. — Я думала, что ты выслал меня на Прот потому, что этого требовал патриарх, и тогда не винила тебя. Но сейчас патриарха Полиевкта уже нет,…
— Скажи лучше, Феофане, кто тебе помог бежать с Прота? — прервал ее император.
Притворившись растерянной, она, взвешивая каждое слово и стараясь угадать намерения Иоанна, ответила:
— Того, кто помог мне бежать, уже нет.
— Кто же он?
Феофано, снова задумавшись на мгновение, ответила:
— Этериот Вард, брат Льва Валента.
Император усмехнулся, — конечно, он знал уже все о Варде Валенте.
— Мне очень жаль Барда, — сказал император. — Я повелел казнить тех, кто перерезал веревки лестницы, по которой он спускался.
— Ты всегда был справедлив, Иоанн, — сказала Феофано и тоже улыбнулась. — Вард Валент и в самом деле достоин того, чтобы наказать виновных в его смерти.
— Но ты не сказала, кто был за ним.
— Я не знаю, Иоанн. На скедии, которая ждала меня внизу, были неизвестные мне гребцы. Ночью мы плыли по морю, а утром я высадилась в Золотом Роге.
— И тебе неизвестно, кто послал Варда и гребцов? — Нет!
Иоанн долго молчал, а потом промолвил:
— Ты упорна и сильна, Феофано. Что ж, если так, я скажу тебе…
Он оглянулся, взглянул на закрытую дверь катихумения и прошептал:
— Варда Валента послал я…
— Ты послал Варда?
— А почему это тебя удивляет? Я знал все и послал Варда к тебе.
Феофано пристально посмотрела в глаза Иоанна, желая угадать: правду ли он сказал? А если правду, то с какой целью? Но на этом спокойном и, как ей казалось, довольном лице не шевельнулась ни одна черточка. И тогда Феофано очень медленно произнесла:
— Сейчас ты такой, каким был, — умный, настойчивый. Что ж, если ты начал говорить правду, скажу и я. Конечно, я знала, — продолжала Феофано, глядя ему прямо в глаза, — что ты послал Варда. Он сам говорил мне об этом, а в последний раз сказал, что бежать с Прота повелеваешь ты.
Император хорошо знал Барда Валента. Феофано еще чувствовала на своей щеке поцелуй этериота. Обоим казалось, что Вард стоит рядом в этом большом темном соборе. Но они его не боялись — Вард был мертв.
— Верно, — сказал император, — это я велел Варду устроить твой побег с Прота, это я… через наших друзей велел ему привезти тебя. Но почему ты не пошла в Константинополе туда, куда сказал Вард?
И тогда Феофано поняла — Иоанн не знает, кто послал к ней Варда. Он не знает, кто вырвал ее с Прота, и хочет выведать, кто ее друзья, потому что это его враги.
— Что мои друзья без тебя? — грустно промолвила Феофано. — Я хотела говорить не с ними, а с тобой.
— Да. — Иоанн понял, что ничего не узнает от Феофано. — Увы, когда я посылал к тебе Варда, нам было о чем поговорить. Но Вард задержался, и когда ты прибыла, во Фракии был Святослав. Ты опоздала, Феофано.
Она долго молчала и смотрела — не на Иоанна, а на лики святых, которые, казалось, как живые, стояли вдоль стен и слушали их беседу.
— Иоанн, — внезапно повернувшись к императору, сказала она, — я все понимаю, кроме одного: как мог ты — ведь я тебя хорошо знаю — взять себе в жены Феодору?
— Узнаю тебя, Феофано, — он улыбнулся. — Однако отвечу. Хочешь правду — скажу и ее. Я взял Феодору потому, что любил Феофано.
— Спасибо! — Она громко рассмеялась. — Любил… что ж, спасибо за такую правду.
— Ты смеешься? — сурово промолвил он. — Не смейся, я очень любил и сейчас люблю тебя, Феофано…
Она протянула вперед руки.
— Ты любил и любишь? Что же это, Иоанн, — она указала на катихумений, в темную пустоту собора, которая скрывалась за галереями, — что это, сон?
Иоанн, глядя в черную бездну собора, продолжал:
— Нет, ото не сон… То, что нас окружает, и мы сами — это не сон, хотя порой и напоминает его. Большой дворец, Буколеон, та ночь — нет, не сон… Ты была василиссой, я — лишь полководцем. Но тогда мы были вместе, в наших руках была страшная сила, мы хотели убрать с пути Никифора — и убили его! Разве это сон?
— Нет, — согласилась Феофано.
— Сейчас, — продолжал Цимисхий, — собор, ты и я, но… мы уже не вместе. Ты — беглянка с Прота, я — василевс, и все — люди, обстоятельства — все сложилось так, что я остался один. — Феофано казалось, что он говорит правду. — Была Феофано — я вынужден был выслать ее на Прот, был проэдр Василий — но и ему я больше не верю; со всех сторон меня окружает раздраженный и безжалостный Константинополь, вокруг — сенат и синклит, теперь — Святослав, болгары, угры, Азия, Египет, весь мир, и все враги и враги.
— Но почему ты не говоришь обо мне, своей Феофано? Он словно проснулся.
— Я не говорю о тебе? О нет, я все время только и говорю о тебе… Я мечтал о тебе, ждал, когда
