— «Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев», — сказал Люстра и добавил уныло: — Не было у полян князей… Я вычислил, кто такие Кий, Щек, Хорив и сестрица их Лыбедь. Кий — молот. Древнейшее в мире оружие — от неолита. Молот потом преобразовался в скипетр — знак верховной власти. Кстати, молотом вооружен и варяжский бог-воин Тор. Значит, Кий не имя, а метафора — могучий грозный человек- князь. Значит, фольклор. Значит, Киев — княжий город, буквально перевод с варяжского Кенегард. Посмотрим на Щека. Щеколда. Щит. Щека. Отгораживать, запирать, защищать. На венедском поморье есть город Щепин — крепость. Щек тоже персонификация. Кто же такой Хорив? Вернее, что такое «хорив»? «Хор» древних треков — коллективный герой. Что мы можем назвать «коллективным героем», кроме дружины? Народный сход? Вот именно. Название горы — Хорив, упомянутой в Библии, по всей вероятности означает место народного схода у филистимлян.
Стало быть, так: князь Кий жил на горе, «где ныне подъем Боричев», на горе Щековице стояла крепость, размещалась дружина, а на Хоривице собирался народный сход. Тут, физкультурник, есть над чем подумать.
— Ладно, — сказал я, — подумаю.
Но Люстра и подумать не дал — такой просветитель.
— Был бы ты, физкультурник, не так ленив головой, ты бы понял: язык таинственнее, чем кровь. Возьмем слово «сербы». Сербы есть в полабских землях и на Балканах. Но это вовсе не определяет между ними какую-то прямую связь. Это метатезная форма слова «себры» или «собры». Кстати, себров мы и сейчас имеем в белорусском «сябры» — родичи, товарищи, и в русском, ушедшем, — «шабры». Вот когда анты пришли на Балканы, они все были себрами, и сербы, и хорваты, и болгары. «Се» означает «мы». Се бра. Мы братья. Собратья. Одна семья. Это и есть глубинная основа славянства. Единение. Гармония. Соборность…
«Почему это для нас так важно? Может быть, беда наша в том, что мы понимаем братство так полно, что не допускаем никакого инакочувствия. Может быть, именно поэтому. Христос, этот безжалостный демократ, от нас отказался?» — думаю я сегодня. Тогда же я спросил Люстру с высокомерием:
— Может быть, ты и о боженьке что-нибудь свистнешь?
— Веник ты, вот кто, — сказал Люстра.
— Сам веник, — ответил я, наслаждаясь грузом своих кулаков, не умея на Люстру сердиться и не умея принимать его без поправок. И добавил: — Лопух — врожденный…
Сейчас, читая иногда заявления о чуть ли не генетической любви русских людей к центральной власти, их инстинкте государственности, мне так хочется, чтобы во всех школах в начальных классах было повешено на стену замечание Прокопия Кесарийского о славянах. Прокопий писал про антов: «…Не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве. И поэтому и счастье и несчастье в жизни считают общим».
Наверное, потому и объехали нас «пророки» и путь во тьму народ принял как путь к свету. Уж очень славянским был тезис равного счастья для всех. Только у православных счастье это обуславливалось — во Христе. У славян-язычников — в Ра — в Радости. Новая же теория, как оказалось, предлагала народам Царство Божие без Бога.
В этом месте можно было бы рассказать о некоторых взглядах Люстры на язычество славян, что имеет непосредственное отношение к мифу, а мы к нему приближаемся все же, но хочется предоставить среднешкольнику возможность поразмышлять о прозвище Кия — Перевозчик. Наверное, все-таки это не занятие для князя. Для князя, мягко говоря, перевозить на челне крестьянок через Днепр — дело мало достойное, да и для всего русского народа было бы неловко, если бы было так — не нашли для князя занятия поярче. Но, может быть, «перевоз» — аллегория. И князь Кий прославился тем, что отправлял врагов на тот берег Стикса сам, без помощи старика Харона — ударом своего каменного кулака?
У Люстры на этот счет был свой взгляд, он не употреблял слов «концепция» или, что еще смешнее, — «теория». Он говорил — взгляд.
— Теперь по поводу Кий — перевозчик. Положи на ум: поляне молотом как оружием не пользовались. Они вообще старались не воевать. А если случались у них стычки со степняками, то и оружие они имели адекватное. Князя Святослава Игоревича, великого воина, изображают с саблей, а не с прямым мечом. Дальше, представь себе волок на «Пути из варяг в греки». Кстати, ты понял — почему из варяг в греки?
— Понял.
— Нет, ты не понял. Это же был их путь — путь спасения, путь поиска новой родины, новых морей. И, конечно, в теплое Средиземное море их тянуло как магнитом. Там, на теплом море, была их прародина. Они там помнили все. Они о нем своим детям рассказывали. Это был не только торговый путь — это был путь предков. Для торговли они могли ходить по морю вокруг Европы. И ближе, и легче.
— Почему легче?
— В море ты плывешь себе и плывешь. А на волоке? Часть грузов, а то и весь груз, перегружали на волокуши. Ладьи ставили на катки и тянули до следующей реки. На другом волоке то же самое. А разбойники так и лезут, так и прут. Зевать некогда. Идут под звон мечей, как сказал бы поэт. Подходит караван к Днепровским порогам. Как ты себе это представляешь? Один грамотный сказал: «Да, конечно, на порогах должна была быть лоцманская служба». Представляешь — лоцманская! А может — боцманская? Невозможно пройти пороги на больших груженых ладьях. Да и не надо. И как на любом волоке, ладьи разгружались и под защитой вооруженного отряда медленно, на волах двигались по берегу. Кстати, и «вол» происходил от «волока». Содержать перевоз способен был только князь или крупный воевода. Я вот о чем подумал: когда был попутный ветер, на ладьях ставили паруса, чтобы волам и бурлакам было легче тянуть. Понимаешь, куда я клоню?
— Князь Олег, — сказал я, представив легендарного князя, поставившего ладьи на колеса и под парусами, развернутым строем, в столбах пыли катящего с дружиной своей к «вратам Цареграда».
— Значит, во времена Олега на перевозах пользовались уже не валками, а колесами… А малые лодки-челны несли на плечах. А вот другой перевоз — соляной. Соль везли из Таврии. Соль тоже сопровождали вооруженные отряды. На реках соль перегружали в лодки. В лодках же перевозили и волов. Каждая переправа представляла опасное военное предприятие. Соль — золото… Третий перевоз — рабы.
— Ты хочешь сказать, что полянский князь…
— Я же тебе объяснил, физкультурник, — у полян князей-воевод не было. Иначе зачем мы так судорожно пытаемся ославянить Аскольда и Дира? Были они варягами — варягами и останутся. Такие, заросшие бородами. Рогатые. Хари. И Кий был харя. А сестра его Лыбедь — опоэтизированная народом ладья.
— Тебе же они, как я понял, так нравятся, а ты их «харями», — сказал я.
— И ты харя, — ответил он.
Отсутствие мифа в русской истории, подобного «Троянскому коню», я, например, ощутил в детстве и воспринимал его так же стеснительно, как и свой небольшой рост в компании долговязых баскетбольных приятелей.
Хотя мест для возникновения мифа в нашей истории предостаточно.
Мы учили в школе, да и сейчас в книжках о фольклоре читаем, что Святогор-богатырь — персонификация сил природы, мол, не было на Руси ни гор, откуда бы Святогору взяться, ни таких космических катаклизмов, чтобы возникла надобность в столь могучем богатыре. Вот Илья-Муромец — русский, и отражает он заботы тогдашних русских людей.
Конечно, Илья-Муромец никаких сомнений в моей душе не порождает — красивый богатырь, и выражает он прежде всего странное наше русское свойство тридцать лет на печи сидеть — так что в этом смысле он более чем современен, с той только разницей, что нынче сидели мы на печи — поджаривались — все семьдесят лет, и даже не верится, что вроде бы разминаем ноги. Но Святогор представляется мне фигурой более сложной, пришедшей к нам не просто из некой фольклорной плазмы, но из той истории, когда богатыри держали на своих плечах небесный свод. Горой называлась всемирная вертикаль и все другое вокруг нее, потому что «Го Ра» — это Высокий Огонь — Путь Огня Небесного. Святогор — эхо тех древних представлений о мире, сохраненное славянами и торжественно похороненное Ильей-Муромцем в окованный железами гроб. Но мифы не успели возникнуть и стать основой русской культуры не только
