на такого плевать-то бы не хотела… Женится тоже, голоштанный чорт! А калоши где?.. Потерял, а?
Иван Захарыч достал из кармана калошу и подал хозяйке…
— А другая-то где, а? Потерял? Да ну, говори, растяпа чортова!
Иван Захарыч, виновато и жалобно глядя на нее, улыбался и молчал…
XI
После смотрин дело пошло вперед с изумительной скоростью: Хима вцепилась в Ивана Захарыча так крепко, что ее невозможно было оторвать, как рысь, вцепившуюся в свою жертву.
Иван Захарыч заполонил ее сердце и стоял перед ней неотступно, всюду улыбающийся, с масляными глазами, умильно напевающий: «Я сижу и любуюсь тобою»…
— Матушка, Лукерья Минишна, — чуть не плача, молила она сваху: — Ну, как он, спаси, царица небесная, раздумает, засмеют меня тогда на рынке… проходу не будет…
— Ну, где ему, девонька, раздумать, — утешала ее сваха, — он и думать-то, милая, сам не может, люди за него думают… Такая-то в нем ангельская кротость… чистая овечка. Будете вы с ним жить, как два голубя, ей-богу!..
И, действительно, Иван Захарыч походил если не на голубя, то на мерина, на которого надели хомут, поставили в оглобли, запрягли, навалили воз и покрикивают: «Но, дьявол тебя заломай». Соплюн и Лукерья Минишна забрали его в свои руки и распоряжались им, как малым ребенком.
— Ты, Иван Захарыч, молчи, — говорил Соплюн, — делай, что велят… Образ, вот, надо п-п-п- риобресть… Я тебе спасителя куплю за три с полтиной… Ларец оп-п-п-ять надо… трояк стоит… мыльца там, духи, зеркальце, пудра, всяка штука… Денег там… Женишься, получишь по билету, отдашь… Отдашь, чай, а?..
— Помилуйте-с!..
— Ну, свадьба на ее счет… П-п-п-рямо из-под венца на дом к ней, там и бал… Проснешься п-п-п-о- утру — «кто я?» Ан уж вот кто: хозяин!
Недели две спустя после смотрин Ивана Захарыча и Химу торжественно благословили образом и «запили». После этого Хима уже стала садиться к Ивану Захарычу на коленки. Иван Захарыч купил в рядах ларец и подарил ей… Хима, со своей стороны, вручила ему «роспись» приданого…
Все остальное время до венца Хима ходила, как полоумная, не слыша под собой ног, и успокоилась только тогда, когда очутилась рядом с Иваном Захарычем, одетым в сюртук Соплюна, у «Введения на гати».
Народу в церкви было немного. Какие-то старушонки у порога, несколько пересмеивающихся мещанок, два солдата из соседних казарм, куда Хима спускала свеклу, какой-то забравшийся случайно и сильно выпивший мужичонко, — больше никого…
Служил старый, едва волочащий ноги, заштатный, проживающий «халтурой» батюшка и такой же дьячок, Агап Правдыч Боголепов. Этот Агап Павлыч пел и читал так чудно, что, казалось, у него за щекой было что-то положено и мешало выговаривать слова молитв. Батюшку он не слушал, а все делал по-своему. В молитвах читал скороговоркой, точно булькая из бутылки, начала да концы, сокращая середину по своему усмотрению.
Шафером со стороны Ивана Захарыча был Очко, а со стороны Химы какой-то страшно высокий молодой человек с кадыком, в светлопалевых, на выпуск, брюках.
Не то вдова, не то старая девица, — очевидно, дальняя родственница, — то и дело поправляла у Химы сзади оборки на платье и что-то ей шептала.
Хима стояла, как свечка, усердно крестилась и была от сильного душевного волнения бела, как береста. Иван Захарыч, напротив, был красен, потел, боялся пошевелиться и всей фигурой напоминал человека, которого сейчас поведут вешать.
Когда Агап Павлыч вместе с батей запели «Исайя ликуй» и Ивана Захарыча с Химой начали водить вокруг аналоя, чуть было не случилась беда: «венец», который возложили на главу Ивана Захарыча, был непомерно велик. От страху, что он может свалиться, Иван Захарыч ходил позади батюшки ни жив, ни мертв. Когда же их повели во второй раз с пением «Святые мученици добре страдальчествовавше и венчавшеся», Иван Захарыч задел сапогом за половик и чуть не растянулся… Венец только чудом остался на голове…
Иван Захарыч перепугался, и со страху пот выступил у него еще сильнее.
В конце концов, все сошло, однако, благополучно. Обряд кончился. Иван Захарыч и Хима поцеловались. Очко, молодой человек в светлопалевых брюках и не то вдова, не то девица поздравили их с законным браком…
После того молодые, отслужив Спасу нерукотворному молебен, отправились домой, где их с нетерпением поджидали и где все было уже давно готово…
XII
Молодые стали жить… За получкой денег, которые пали по билету на «бедную невесту», Хима отправилась в управу вместе с Иваном Захарычем, который, помня слова своего благодетеля Соплюна и, будучи ему кругом должен, рассчитывал положить их к себе в карман; но случилось совсем по-другому.
Деньги староста отсчитал (все золотом) и отдал Химе. Та быстро схватила их и с ловкостью, достойною удивления, в один момент завязала в платок и спрятала куда-то под «жакетку»…
Выйдя за дверь на лестницу (где их поджидал какой-то корявый посланник от писарей, поздравивший счастливых супругов с получкой и которому Хима, скрепя сердце, дала гривенник), Иван Захарыч сказал жене:
— Как же насчет деньжонок-то? Соплюну я должен… отдать надо… Да и самому одеться… а?
— Подождет твой Соплюн… не велик барин, — ответила Хима, — и не отдадим, так наплевать. Что у тебя — расписка, что ли, дана?.. Денежки, Ванечка, беречь надо… Может, у нас с тобой дети будут… мало ли…
— Дык как же так?… Должен ведь я… неловко… не по совести… Человек хлопотал для меня, старался… обул, одел, а я свиньей перед ним останусь… Нет, как хошь, а денег давай, — отдам я… мои ведь деньги-то… приданое… чай, выговорено было…
Хима засмеялась, скаля большие желтые зубы.
— А я-то чья, — сказала она, — чужая, что ли?.. Небось, жена… Пропью, что ли, боишься, твои деньги украду?.. Небось, целы будут… Соплюна боишься? Не бойся… говори прямо на меня: жена, мол, не дает, а тут уж я знаю, как с ихним братом обращаться… У меня много не наговоришь… Нет, не наговоришь! — повторила она, скаля зубы, очень похожая в этом виде на суку, у которой хотят отнять щенят.
Иван Захарыч глядел на нее и мысленно, в первый раз, произнес про себя: «Вот стерва-то!..»
— Кто его просил одевать-то тебя? — продолжала Хима: — Я бы и сама тебя одела… Тебе и покупать- то незачем одежду-то… У нас дома есть, после братца Иванушки осталась… носи на здоровье! Куда тебе ходить-то? Щеголять-то не перед кем… Сиди дома, работай, пей, ешь… Выпить захотел, выпей дома, тихо, смирно, никто не видит… на что лучше…
— Что ж мне, стало быть, так около твоей юбки и сидеть на привязи? — сказал Иван Захарыч: — Небось, мне работу надо искать… То, се, с людьми поговорить… Соплюн вон говорил: «У меня для тебя завсегда работа будет… работай только»… Мне без него нельзя… Чем я буду работать-то… пальцем, что ли? Где струмент? У меня своего нету…
— Эка, штука… купим! — сказала Хима.
— А верстак?
— А на что тебе верстак? И без верстака обойдемся… Положил две доски, вбил гвоздь — вот тебе и верстак… строгай, работай!..
