то? Много ль положишь?» — «За этот-с? С вас только без запросу восемнадцать с полтиной-с! Дешевле нельзя-с, все берут… мода-с! Фасон один чего стоит… материя»… Взял мой хозяин у него из рук сачек этот, оглядел кругом, встряхнул, и обернулся ко мне: «Как, говорит, думаешь, много ль давать?» — Да много ль, говорю… бутылки на две подымет… Засмеялся приказчик. — «Нонче, говорит, за эдакую цену до ветру не сходишь»… Начали торговаться, бились, бились, сошлись, слава богу, за двенадцать с четвертью да на чай приказчику… В двенадцать, значит, сорок пять этот сачек-то вскочил!.. Полезли опять на низ, старшему деньги отдали…
— Пошли после того на постоялый, оставили там покупки… четверку овса лошади всыпали и опять на базар к садкам, где поросят продают… Хозяин все ищет из боровков курносого, а молодая свинку. «Борова, говорит, мне не надо… с боровом хлопот много… лягчать, говорит, надо… то… се… бери его себе, коли хошь… вешай на шею…. а мне свинку давай»… Ишь ты, думаю я себе, похоже, бабочка-то с норовом… задом бьет…. кнута, видно, только хорошего себе не найдет… Настояла баба на своем, купили свинку без четверти за пять, на постоялый пошли, оставили ее там, дворнику наказали: поглядывай, мол, а сами опять в трактир пошли чай пить… Сели за стол, хозяин и говорит:- «Ну, теперича, говорит, надыть покупки спрыснуть… Выпьем Аксиньюшк… Я тебе красненького, кагорцу хошь?» Постучал. Велел половинку подать простого да красного… Принес половой. Выпили… Мне подносит вперед свого… «Пей, говорит, не бойся… Я сам пью. Водка у меня завси… никогда не переводится». Ну, раздавили мы с ним эту половинку, еще велел подать… и эту шпокнули… Гляжу, — мой хозяин заговорил по-другому: покраснел, вспотел, глаза словно маслом смазал и все, понимаешь, на бабенку поглядывает…. «Выпей да выпей»… Та, гляжу, выпить тоже не дура: рюмку за рюмкой так и пошвыривает… Смеется, зубы скалит… на меня поглядывает… Я смотрел, смотрел на нее, да тоже, возьми, глазом и моргни… дискать: «я тебя моргану, а ты догадайся, я тебя поманю, а ты подвигайся»… Гляжу, ничего она… рада… смеется… Ну, думаю, ладно, Маркел Иваныч, наше с тобой дело на колесах поехало… А его, старого лешего, развезло: взял эдак рукой правой ее по плечу хлоп!.. А потом, гляжу, без стыда за грудки прихватил. «Баба она у меня, говорит, форменная… вот она, пятьсот дана! Так, что ли, Аксинья да Петровна?» — «Отстань, говорит, старый кобель… Ишь, тебя разбирает лихая-то година. Погоди, пожалуюсь мужу, он те покажет»… «Боюсь я, говорит, твоего мужа, как летошнего снегу… Сопляка-то… где уж ему… ему козой владеть; а не эдакой бабой… Он про тебя и думать-то забыл… чего ему! Уткнет морду в книжку… ни фига не видит… Много ты от него получаешь? Два белых, а третий как снег… Добыча-то его плюнуть стоить, и все на глотку да на книжки. Домой приедет, — люди гостинца везут, а он книжек похабных… мужикам читает, народ смущает…. И дивно дело… в кого только такой чорт уродился?! У нас и в роду-то таких не бывало… С ним начальник говорит, а он в носу ковыряет… Нешто это порядок? Сволочи! „Слабоды“ им; чертям! Вешают дьяволов, да мало… Забастовщики окаянные, тьфу!»…
Не утерпел я: «Чего, говорю, костишь-то его… Что, мол, он у тебя за разбойник такой, Чуркин?..»
— «Не люблю, говорит, больно умны стали… А ты молчи, говорит, не серди меня… Я выпимши нехорош бываю… Не говори мне насупротив ничего…» «Чорт с тобой, думаю, не велик барин-то… Князь какой, подумаешь, Хованский… Снохач чортов!..» Разобрало его… кликнул полового, велел пива две бутылки принесть… Я пить не стал, он один вылакал… Вылакал, братчик, да и того, гляжу, с копыльев долой, опьянел мой мужик… Сидит, хлопает глазами, как сова, и языком еле ворочает, а все бахвалится: «Я, говорит, супротив десятерых выстою». Аксинья ему не перечит, смеется, а сама мне, понимаешь, глазом моргает… «Ах ты, думаю, сволочь ты эдакая… Взять бы тебя, да об угол…» Пошли из трактира с молодой лошадь глядеть, колеса мазать… Ну, и смазали же ловко, — и теперь, чай, не скрипят…
Он засмеялся и поскреб обеими руками голову.
— Ведь вот они, бабы… возьми их… Истинный господь, все на один покрой… Ну, знамо, одна похитрее, другая поплоше… одна этак концы схоронит, другая эдак, а дело-то все одно выходит… Те же портки, да назад гашником повернуть…
…Справили лошадь, покупки уложили, отдали дворничихе за постой, сели, выехали за ворота к трактиру. «Ступай, говорит мне баба, тащи его, пса, оттеда… чай, раздряб, кисель киселем»… Пошел я… Гляжу, сидит мой бурлак за столом, клюет носом, а мальчишки нету при нем. «Где ж он?» — думаю. У полового спросил: не видал ли, мол. «В бильярдную, говорит, пошел». Заглянул я туды. Верно, гляжу, здесь он… папироска в зубах… курит… Ах ты, думаю себе… вот уж «сын в отца, отец во пса, вся семья в бешеную собаку». Взял его оттеда… пошли к самому. Насилу с половым спустили по лестнице… Завалили на телегу, как борова… Сели, поехали по городу… растрясло его по камням, блевать принялся… Блажит на всю улицу… головой об грядку колотится… сам без картуза… Народ идет, глядят, смеются… «Далече ли, говорят, падаль везете?..» А там, понимаешь, малость прочах, начал песни орать, да все норовит позабористей:
— Ехали до дворов долго… Поехали селом Кузьма-Демьянским, глядь — а в нем казенка, трактир около… Ну, знамо: «стой! приворачивай!..» Пошли в трактир… Нас трактирщик в особую каморку, — почет!.. С самим за ручку, с бабой тоже… «Пожалуйте!.. Из города-с? Чайку вам? Три пары?.. С лимончиком прикажете? Бараночек-с? Свежие Хрусталевские!»… Сели за стол к окну. Меня тоже посадили. «Садись, говорят, как тебя… чего стоишь-то, чай, мы не господа»… Трактирщик принес чаю, баранок: «Пожалуйте! Что в городе новенького-с? Как насчет Думы-с? Что слышно?» А мой и говорит ему: «Ни рожна я, говорит, не слыхал… Кака там Дума… выдумаешь… На кой она нам ляд: жили без нее и опять жить будем… Народ только смущают, а и все-то дело наплевать стоит! Давай-кась, неси половинку». Выпили, захватили с собой четверть, сели и поехали…
IV
— Приехали в деревню, — скотину, гляжу, гонят, — продолжал рассказчик. — Стройка хорошая: две избы, крыты железом, двор дранкой… Слезли, отпрег я лошадь. Вышла ко мне старуха, Аксюткина мать… «Работник, говорит, новый знать?» Да. Сам меня спрашивает: «Ну что, голова, как у меня, по-твоему, а?» «На что уж лучше… полная чаша!..» И верно, братчик, все у него в порядке, всего много, каждая вещь у места. «Я, говорит, все приобрел… моими трудами нажито»… Пошли в избу… Две избы-то, одна зимняя, другая летняя, сенями разделены… В одну — дверь клеенкой обколочена зеленой, гвоздиками медными пришита, а скобка, — за что открывают-то, — тоже медная, начищена, словно золото, истинный господь, горьма-горит!.. Отворил хозяин эту дверь: «шагай!» говорит. Вошли. Гляжу я, братчик, горница, на избу не похожа… словно, голова, у господ… стулья, диван… стены обоями обшиты… портреты висят… в переднем углу, божья благодать, все в ризах… на полу половики подостланы, чтобы, значит, пол не топтать сапогами… Цветки в горшках… кисейные занавески на окнах… Хорошо… голова, истинный господь, барину жить!…
— «Ну что, говорит, как по-твоему?» а сам смеется, любо ему. «Сами-то, говорит, мы здесь не живем… Нешто можно, это у меня для гостей, которы достойны… У меня здесь, говорит, сам батюшка граф молодой был не один раз… Покойного старого графа, чьи мы барские были, сынок. Теперешнее время он, говорит, в Питере, к царю близок, совету государственного член… Много я от него добра видал… Хорош он для меня… А вот сынка моего не того, не любит… „Крамольник он, говорит, у тебя… держи его строго… В церкви, говорит, никогда не вижу“… А сам до храма божьего вот какой — удивительное дело! Чисто, понимаешь, угодник какой… Именье его сумежно с нашей землей… Заходит ко мне. Про старину любит поговорить, как допреж жили… „Да, скажет, Абрам, разорились старые дворянские гнезда… разорились!“ Чуть не заплачет сердешный… „А теперь-то, скажет, что, а? А все, Абрам, от того, что воля, слабость, ученье… Ты ведь вот, скажет, ученый, что ли?“ — Нет, ваше-с. „А ведь живешь?“ — „Дай бой всякому, ваше-с“. — „То-то, вот, скажет, и оно-то. Если вас всех учить, вы графами захотите быть… Кто же землю-то пахать станет, а? Мы, что ли?“ Хо-о-оро-ший человек. Только вот до женского естества слабенек… Бабу ли, молодую девку ли с
