еще ближе. Ефимов просыпался, засыпал под их могучие мелодии, потом снова просыпался, выходил, часы показывали полвторого. Было тепло, меж туч пробивался тусклый лунный свет, иногда по палатке начинал шуршать слабый дождь. Ефимов окончательно проснулся и лежал и слушал, слушал…
Иван пил кофе. После вчерашнего дождя все быстро подсыхало. Утро было отличное. Пламя костра спокойно стремилось вверх, от теплого прозрачного дыма колыхались бурые листочки ивы. Больше нигде листьев не было. Ни на тополях, ни на унылых тальниках, березы стояли облетевшие догола, готовые к зиме. Только елки, умытые дождем, выглядели весело. Как будто ждали снега. Им на снегу красивее, конечно…
Изюбрь закричал так близко, что почти напугал, Ефимов замер, ему казалось, что бык стоит на другой стороне реки, где-то в кустах и смотрит на него. Ему ответили, сначала молодой, коротковато и тонко, потом тот большой, на сопке, затрубил. Молодой пел так близко, что Иван не выдержал, взял на всякий случай ружье, проверил зажигалкой ветер — он был слабый и сбоку — и осторожно двинулся вдоль реки. На тропе было чисто, но он все равно смотрел, куда ставит ногу, и шел тихо. Слышал свое сердце. Метров через сто остановился и стал ждать.
— У-у-у-оу, у-уоу, у-юй, ю-ю-ю, — затянул молодой.
Он был близко. Ивану прямо виделось, как изюбрь, задирая голову к небу, втягивает в себя воздух, через напряженную, музыкальную узость губ и гортани, так, что даже слышен хрип слюны в углах рта. В горе запел большой. Иван напряженно ждал, когда ответит молодой — тогда его можно попробовать увидеть. Прозрачные капли ночного дождя висели на ветках, ветерок пошевеливал поникшую бурую траву. Сзади, за рекой, прокричал коротко и слабо. Молодой все молчал, а Иван просматривал тайгу и соображал: двигаться вперед, прямо на голос, или еще пройти берегом — по тропе идти было тише.
Так он простоял довольно долго, прислушиваясь к шорохам леса, Лена катила сзади с легкими всплесками, серенькие длиннохвостые синички перепархивали, обследуя кустарники на берегу и коротко посвистывая, Иван начал уже думать, что быки вообще перестали петь. Сел осторожно на поваленное дерево. Тайга молчала. Ворон где-то далеко гракнул-клёкнул несколько раз с эхом. И опять все стихло. Он еще посидел и, сморщившись на эту свою охоту, поднялся идти в лагерь.
Охотой надо либо заниматься, либо не заниматься — он в последние годы в силу разных других дел мало охотился, терял навыки, терял хорошую компанию товарищей-охотников, и это было грустной частью его жизни.
Сзади за рекой заревел бык, почти сразу ответил молодой, он был дальше, чем казалось, и охотник двинулся по тропе. Быки опять распелись, это было на руку Ивану. Река делала поворот, он крался тропой и всматривался — могло получиться так, что бык окажется в лесном мысочке на повороте, и его легко можно будет увидеть. Его изюбрь кричал чаще других, он был уже так близко, что у Ивана ноги отказывались идти.
Тропа выводила на небольшую поляну, Иван остановился, не выходя на чистое, и стал смотреть. Метрах в пятидесяти на некрутом склоне шаталось дерево. Небольшая листвяшка вдруг начинала трястись среди других спокойных деревьев. Бык терся о нее рогами. Он не бодался, но именно терся, иначе легко сломал бы дерево. Однажды во время такой охоты Ефимов наткнулся на место драки двух быков. В радиусе пятнадцати-двадцати метров все было изрыто, мох сорван, не было ни одного дерева в кулак толщиной, все либо вырваны с корнем, либо сломаны. На больших деревьях красовались глубокие отметины и рваные канавы от могучих рогов.
Его бык так ярился, что к нему можно было идти. И Ефимов, щупая ногой мох, двинулся. Краем поляны вышел к сухой, каменистой протоке. Ее было не перейти — слишком открыто и слишком близко к быку. Он присел на колено, не зная, что делать, и тут за протокой треснул сучок и появился изюбрь. Так же как и Ефимов, не вышел на открытое, а встал в кустах. Грудь, шея и голова с небольшими, в четыре сабли идеально симметричными рогами торчали из кустов. Изюбрь стоял замерев, только уши настраивались то на речку, то на лес. Он вдруг наклонил голову и начал, Ивану показалось, чесаться, но это была маленькая, метра три высотой, хлюпенькая листвяшечка, о которую изюбрь, изогнувшись, терся серединой головы, тем местом, где у него сходились рога, и вся поза его была неловкая. Шагов двадцать до него было. Бык не заметил, как Иван поднял ружье и прицелился. Чуть-чуть кустики мешали… но пуля через них проходила…
В горе протрубил «главный», бык поднял благородную голову в сторону сопки. Иван стал медленно опускать ружье, следя за отвернувшимся изюбрем, ремень карабина зацепился, он чуть потянул на себя… Сам Иван не слышал звука, куст едва вздрогнул, несколько дождевых капель сорвалось сверху, а изюбрь исчез. Почти беззвучно. Пару раз хрустнуло только, причем второй раз уже далеко. Это было потрясающе — большое, в три раза больше Ивана животное неслышно и мгновенно исчезло в тайге.
Ефимов собирался потихоньку. Укладывал просохшие вещи, посматривал на небо в надежде на погоду. Красавца быка вспоминал, улыбался и думал, что как ни верти, а без выстрела нет охоты.
Дождь опять начал засевать мелким пшеном речку и тайгу. Моторчик сзади на малых оборотах стучал, светлая вертлявая струйка всплывала за ним пузырьками. Не скучно было. Посматривал по сторонам. Там вид открывался просторный на осенние сопки, тут листвяшки молодые и пушистые клонились над гладкой Леной, насорили тонких хвоинок-золотинок и вычертили затейливую нежно-желтую береговую линию по темному песку, или омут вдруг под ним тихо двигался вверх по течению, под толщей зеленой воды видно было, как торчат замытые стволы… Когда-то это было берегом. Бог весть когда, какой-то далекой полноводной весной натащило их в этот поворот… один слой замыло, потом другой, третий… сто, двести или триста лет назад.
Ефимов выключил мотор и сплывал не торопясь. На дождливые сопочки, на облака смотрел. Они плыли вместе с ним… Бесцельное и бездумное существование. Чем я отличаюсь от облаков или березового листика, плывущего рядом? — думал Иван. У меня сейчас, так же, как и у них, никаких дурацких желаний, я никому не могу причинить зла или огорчить…
Он представлял себя в привычном ему мире людей и понимал, что там у него никогда не получится жить так же… Там он был другим. С желаниями, планами и нуждами, которые не всегда совпадали с желаниями других людей.
Впереди открылся Сухой Лом. Речка упиралась в большой завал и почти вся ныряла под него. Только справа оставался проход. Иван вытащил лодку на косу перед самым заломом, здесь можно было порыбачить.
Дождик рябил поверхность, Иван прицелился, бросил, легкая белая вертушечка плеснулась точно перед заломом, перед бревном, под которое уходила гладь воды. Он подождал, пока блесна опустится на дно, и аккуратно повел. Дуга лески выпрямилась, он чуть отпустил, дал приманке замереть и даже спуститься по течению, снова повел… Он ждал этого удара! Их там было слишком много! Хариус, Иван не сомневался, что это он, отчаянно упирался, гнул и тряс кончик удилища, кидался в стороны, но леска была прочная, Иван уверенно выводил, и вот золотистый длинноперый красавец уже заскакал по мокрой гальке.
Три заброса подряд дали по рыбке, еще несколько штук пришли из-под другого берега, потом Иван промазал и зацепил блесну в заломе…
Рыбацкая страсть — штука труднообъяснимая. Что заставляет человека под дождем, когда рыба не особенно-то и нужна, а нужно как раз плыть, ловить и ловить? Привязывать новые блесны, мокнуть, ходить по берегу и искать лучшие места? Что, наконец, заставляет сложить спиннинг и взять удочку с мухой и обнаружить, что с этого берега ею ловить нельзя, а поэтому переплыть на залом, на мокрые, скользкие бревна, мимо которых и под которые прет вода?.. Безумие! — скажут спокойные люди и будут правы.
Иван осторожно шел по хлипким бревнам залома и вел лодку, придерживая за борт одной рукой. В другой была шестиметровая удочка, он следил, чтобы свисающая легкая дуга лески не задела за сучки залома. Оставалось пройти пару метров, когда он поскользнулся и провалился ногой внутрь залома. Борт лодки выскользнул из руки, и она стала уходить по струе. Он бросил удочку, выбрался на бревно — уже не догнать было. Иван, оскальзываясь и хватаясь за что придется, пошел в сторону быстро удаляющейся лодки. Прикидывая уже, как побежит за ней по берегу. Лена в этом месте разбивалась на множество лесных проток, ничего хуже нельзя было придумать…
