Штейна…» Имя ни о чем мне не говорило. Зато комбинация цифр в телефоне, по которому Генриху Штейну предлагалось связаться с его школьным другом, была мне знакома. Это был телефон отеля «Плаза» в Бат- Яме. Несколькими часами раньше я звонил снизу по этому номеру!
Объявления были напечатаны в последних двух выпусках, следовательно, Холомин находился в Израиле не менее двух педель. Партнер должен был узнать о его прибытии из короткой строчки в «Бизнес-сервисе». Удалось ли им связаться? Или партнер и сегодня еще звонит в отель по номеру, который не отвечает? Рано или поздно администрации отеля придется вскрыть номер, перенести вещи на склад, поставить в известность полицию.
«Интересно: проводятся ли здесь мероприятия по розыску пропавших без вести?»
Я мало знал об израильской полиции.
Если труп не будет найден, станут ли израильтяне активно искать Николая Холомина, туриста из России, исчезнувшего из отеля? Или имярек будет переведен в довольно обширную категорию иностранных рабочих, незаконно оставшихся в стране, — румын, украинцев, тайваньцев…
Поступит ли на него запрос из России? Может, адвокатская контора «Доктор Ламм», жена или мать Арлекино начнут настаивать на розыске? Какие в этом случае шаги предпримет миштара? Даже при средней степени профессиональной квалификации они очень быстро могли выйти на прокатный пункт «Ото Кент». На Захарию.
А там…
Как только в материалах следствия появится подозрительный «русский», расследование двинется вперед семимильными шагами. Меня будут искать по приметам и через старших по подъездам. После взрыва в тель-авивском кафе «А пропо» — как и прежде, после взрывов в иерусалимских автобусах — на всех линиях работало множество секьюрити. Почти на каждой остановке в автобус входил молодой парень с радиотелефоном за ухом, в куртке с короткими рукавами, чтобы не мешали во время схватки. Будет очерчена часть города, в которой я могу находиться. «Руси» найти будет легко. Мы все на виду. Отличаемся лицом, одеждой. Как правило, ходим в другие магазины. За незнанием языка дружим лишь со «своими». В моем подъезде поговорят с марокканкой, после этого даже то, что я не привожу в дом проституток, будет свидетельствовать против меня. Старшая — всегда грустная Шарон с верхнего этажа — сообщит про мой странный звонок в полицию о трупе в квартире и его таинственном исчезновении. Зеленоглазая Рут вспомнит про кровавое пятно на двери. Венгера арестуют вместе со мной, а может, и раньше, как моего сообщника. Достанут и киевского мэна из моего подъезда — Влада — с его молчаливым приятелем. К тому времени будет уже найдено тело Арлекино вместе с пледом и серебряной статуэткой, пару которой тут же обнаружат на моем столе…
В этом убийстве мне заведомо отводилась роль крайнего.
Я заехал к Венгеру. Вся их семья была в сборе. Венгер сообщил мне результаты последних своих языковедческих изысканий:
—«Хмырь»… Это же ивритское «хамор»! «Осел»!
Двое его сопляков — юные гении — тем временем спорили на серьезные темы по механике:
— А если изменить угол колеса по отношению к шасси…
— Ты видел, чтобы меняли угол стула с тремя ножками, не изменяя двух других углов?!
— Чайку? — спросила жена Венгера. — Фруктовый, «Липтон»…
— Что чай! — У Венгера было что заметить по этому поводу. — Тут он не идет! И дело не в заварке. Не в воде!
— В чем же?
— В воздухе! Как с самаркандской лепешкой… — Он развил тему: — Тимур, тот в походах возил и повара-самаркандца, и муку, и специи… А все зря!.. Воздух — тут главное!
Он проиллюстрировал на более понятном историческом примере:
— Мы, бывало, на Березине пьем весь день. А воздух такой — что ни в одном глазу…
— То-то Мишка твой как с рыбалки — всегда на снегу валялся!.. — заметила жена.
— То Мишка… — Венгер задумался. — У него и жена была Пея! Евлампией ее и не звали!
У дома я снова увидел Влада. Киевский мэн был опять со своим корешем — смуглолицым, в черной кипе, который при мне только улыбался. Подмигнув, он и на этот раз быстро ушел.
— Как жизнь? — поинтересовался я у Влада.
— А-а…
Проходившая мимо израильтянка поздоровалась. Традиционно спросила о здоровье. Мы ответили положенным:
—Как твое здоровье?
Она катила коляску с малышом, двое других держали ее за руки. Четвертый малыш, судя по ее фигуре, был на подходе.
Влад махнул рукой:
—Бабы рожают тут как крольчихи!
Еще две соотечественницы прошли мимо. Эти не здоровались.
—Интеллигенция…
Он был из тех, кто к слову «интеллигенция» всегда добавляет «вшивая»…
—Они такие же еврейки, как ты! У всех куплены документы.
После революции была мода брать в жены евреек. Постепенно представление о женском идеале сменилось. Об этом позаботилась советская литература и органы информации. Символом красоты, сексапильности прочно стали Наташи, Людмилы, Светланы. И даже евреи не хотели жениться на соплеменницах.
Недалекий московский поэт, узрев как-то стиральный порошок «Славянка» в витрине, писал возмущенно: «Что было бы, если бы порошок назвали „Еврейка“ или „Татарка“? Ведь смертельно обиделись бы! Потребовали бы переименования! А что же мы, славяне?!» Поэт, как это с ним бывало не раз, снова сел в лужу. Что же касалось стирального порошка, то «Славянка» давно уже стала символом чистоты, белизны. Как обстояло с «татаркой», не знаю, а что касается «еврейки», то обычно она встречалась в тексте в сочетании с эпитетом «старая».
Сегодня в Израиле еврейская женщина брала реванш.
—Ладно, бывай…
Старшая по подъезду Шарон звонила мне редко и всегда по делу. На этот раз она попросила меня подняться к ней на четвертый.
— Если можешь — сейчас!
— Иду.
У Шарон была огромная чистая квартира с интересными акварелями, которые встречали пришедшего уже в большой светлой прихожей. Шарон улыбнулась мне чуть печальней обычного:
—Ти? Кафе?
Я отказался от чая и от кофе. Она снова заговорила со мной очень медленно, пользуясь общеизвестными существительными и глаголами в неопределенной форме.
«Один кофе и один булка…»
Она не возвратилась к нашему предыдущему разговору, чего я в глубине души боялся. Я тоже молчал о происшедшем. Перемежая свой рассказ светлыми, немного грустными улыбками, Шарон коротко поведала о спокойствии, царящем в нашем подъезде…
«Нет наркоманов, нет сумасшедших… Одна соседка немного „ку-ку“… Тебе известно».
Она имела в виду соседку снизу. В конфликте с марокканкой она держала мою сторону.
—Однако… Сегодня. Двое. Русим…
«Русские!»
—Высокие… — Она протянула руку насколько могла высоко и не согнула ладонь. — Сильные… Мафия русит…
Она сочувственно поглядела на меня. Я был ей симпатичен, потому что не выбрасывал пакеты с мусором из окна, а относил к мусорному контейнеру и всегда завязывал узлом прежде, чем погрузить в его темный, дурно пахнущий трюм.
—Они спросили: «Есть мужчина ми Русия?»
