— И так всю ночь?
— И так всю ночь?
— Нет. Потом еще дети пришли.
— Какие дети?!
— Какие дети?!
— Откуда я знаю? Бегают вокруг палатки, топчутся. Потом садятся у входа, шепчутся и хихикают. Подслушивают, что мы тут в палатке делаем.
— А что мы в палатке делаем?
— Что мы в палатке делаем? В палатке мы спим!
— Ни фига. — Паша уложил чехол с палаткой в рюкзак, помог всем надеть рюкзаки, и они потихоньку тронулись. Паша шел впереди, выбирая дорогу, не оборачиваясь. — Если бы вы в палатке спали, я бы выспался. А вы мне всю ночь спать не давали. Я за всю ночь глаз не сомкнул.
— Пашка! Болтун! Что ты выдумываешь!
— Врун! Мы так спали, что нас, наверно, из пушки не разбудить было!
— Щас. — Паша смотрел под ноги. — Сначала ты, Лена, проснулась, и как начала лезть из палатки, что я тебя еле скрутил. Потом ты уснула. Потом ты, Марина, проснулась и тоже как начала лезть из палатки, что я тебя тоже еле скрутил. В общем, там кто-то бьет в бубен и молится, а я с вами воюю. Скрутил, значит, засунул в мешки. Ну, вроде уснули. Ну теперь я, думаю, может усну. А то на автобус ведь опоздаем.
— Пашка! Промокашка! Еще одно слово про автобус, и мы тебя сбросим вон с той скалы.
— Ну, вроде как бубен унялся. Лежу, тихо. Потом эти дети долбанные как стали бегать вокруг палатки, как стали топтаться. Бегают и смеются. А потом как сядут у входа, и как начнут царапаться. И шепчутся, жутко так, просто страшно. Тут ты снова, Лена, просыпаешься, цепляешься за меня и начинаешь меня выгонять.
— То есть? — Лена весело рассмеялась.
— Выйди, мол, из палатки, Паша. Паша, выйди из палатки. Выйди из палатки. А дети смеются и топчутся. А ты меня к ним выгоняешь. В общем, я тебя скрутил и засунул в мешок.
— Вот ты как, Пашенька, — рассмеялась Марина. — Все бы тебе нас скрутить и засунуть в мешок.
— А ты не смейся, не смейся. Только я, значит, засунул ее в мешок и только я, значит, думаю, наконец, посплю, как просыпаешься ты.
— И тоже начинаю гнать тебя из палатки? К долбаным детям?
— Ну да. А говоришь, что ничего не помнишь.
— Засохни! — Марина так засмеялась, что чуть не споткнулась.
— В общем, бился я с тобой бился, бился-бился, засунул в мешок. Застегнул. Вроде уснули.
— А дети? Ушли? А где же следы тогда, Пашенька?
— Да, Пашенька, где же следы? Что-то мы ни чего не видели?
— Дуры. Это же духи. Какие следы?
— Ах так?!
— В общем, дети ушли. Но потом снова пришли. И дети, и кретин этот с бубном. Как начал бубнить, как начал бубнить. Бубнит и молится, молится и бубнит. И дети хихикают, топчутся, шепчутся и скребутся. И тут вы опять просыпаетесь.
— И на это раз что?
— Цепляетесь за меня, тянете во все стороны, тащите на кусочки, Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. И при этом ревете.
— Что?!
— Как дуры.
— Что-о?! Ах ты...
— Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. — Паша смотрел под ноги. — Мол, все простим, разобьемся в лепешку, свернемся в подстилку, только не выходи из палатки. Пашенька, не выходи из палатки, не бросай нас, и всякая, в общем, такая вот хрень.
— Ах ты!.. — Лена дернула Марину за руку, и они даже остановились. — Нет, ты слышала?!
— Нет, вот нахал! — Марина даже обиделась. — Мы ему, мы для него, а он? Хрень. Да и вообще, ты хоть раз видел, чтобы мы ревели, как дуры?
— Чтобы мы вообще ревели, видел?
— Видел. — Паша остановился, обернулся и улыбнулся грустно. — Видел... — Ну! Что стали! Шевели чулками. На автобус ведь опоздаем.
