Он переложил бумагу в левую руку и протянул ладонь.
Марат нехотя выбросил пальцы.
– У вас есть мобильник? – спросил старик.
Тот подобрался, не веря в такую неприкрытую наглость. Мужчина поспешно прибавил:
– Это очень важно, это здесь почти самое главное.
Он улыбнулся – натянуто, но приветливо.
Тамара между тем рассматривала гостя. Он выглядел именно таким, каким домыслился минутой раньше: порочное обрюзгшее лицо, зрачки загустевшего карего цвета, одышка, шерсть в ушах, цепочка на шее. Похож на вороватого зубного техника, который к старости дорвался-таки до пирога и теперь наверстывает, жрет за пьет за потерянные годы, пристраивается к новому, разудалому поколению, чтобы хоть чуточку подержаться, хоть капельку отхлебнуть, ущипнуть, подсмотреть.
«Кобель хронический, – решила Тамара. – Бычара на покое, склеротический живчик. Почему же он так напуган?»
Она понимала, что вот-вот услышит нечто неприятное.
– Ну, есть, – Марат пожал плечами. Ему даже сделалось немножко весело: как же можно без мобильника? Он приготовился выслушать слезную просьбу дать позвонить – и отказать. Но просьба прозвучала совсем другая, не та, которой он ждал:
– Продиктуйте мне, пожалуйста, ваш номер, – сказал незнакомец, одновременно залезая к себе в задний карман и выцарапывая шариковую ручку.
– Сейчас, разбежался, – ответил Марат. – Зачем это?
– Затем, что мы сообщим его всем остальным, – быстро ответил седой мужчина, как будто хотел поскорее отделаться от неприятной темы и заняться какими-то важными делами, которых у него, скорее всего, не было – во всяком случае, Тамара была в этом убеждена. – В пределах Ленты вы сможете общаться по телефону, – так же торопливо продолжил старик. – Можно анонимно, вашего настоящего имени никто не спрашивает. Неограниченно долго. Деньги заморожены.
Марат прыснул и покрутил головой, отдавая должное старческому бесстрашию.
– Командир, я не буду ни с кем общаться. Я твое общение в гробу видел. А номер моего мобильника в гробу увидишь ты, – он очень внятно выговаривал каждое слово.
– Что здесь происходит? – перебила его Тамара. – Разве нельзя объяснить сразу?
Мужчина уставился на нее взглядом, который вдруг стал совсем прозрачным. Рот приоткрылся, рука зависла над обвисшим листом. Все замерли; ждали слюней. Но старик пожевал и тусклым голосом сообщил:
– А мы здесь ни на что не влияем. Мы всяко сдохнем. Все что нам разрешают – это болтать друг с другом, пока не пересохнет во рту. У нас даже элементы питания в телефонах не садятся. Не знаю, почему, но не садятся. Зато консервы заканчиваются.
– Какие, черт побери, консервы?
Старик хотел объяснить, но осекся, приставил ладонь козырьком, чем сразу напомнил Марату недавнего бензозаправщика, и уставился на что-то, появившееся за у Марата за плечом. Марат оглянулся: к последнему в очереди автомобилю, то есть к его собственному, подъезжал следующий: ничтожная и несвежая «копейка». Она заглохла в метре от «пежо», и наружу сразу же выкарабкался долговязый субъект с длинными волосами, в очках и с бородкой, совершеннейший разночинец, интеллигент из народников – но, может быть, наоборот. Он прыгающей походкой зашагал к Марату, Тамаре и старику.
– А что случилось? – протянул он, щурясь на солнце.
По словам старика выходило, что на шоссе происходят странные вещи. Более того – самой странной вещью выглядит само шоссе.
– Знаете, липкая лента бывает такая, – отвратительное сравнение было подано безучастным голосом, от которого у слушателей волосы встали дыбом.
Старика перебили только однажды: из третьей по счету от них машины вдруг выпала женщина лет пятидесяти и принялась визжать на одной ноте. Она колотила кулаком по асфальту, мотала растрепанной головой и не давала к себе прикоснуться, хотя из салона к ней тянулись какие-то руки. Люди, дышавшие якобы свежим воздухом, перестали разговаривать и смотрели на нее, не делая попыток вмешаться. Те, что скрывались в автомобилях, наружу не выходили и ничем себя не обнаруживали. Женщина вдруг замолчала и позволила втянуть себя обратно в раскаленную «шестерку», одинаково спасительную и губительную.
Видя, что событие себя исчерпало, рассказчик отвернулся и продолжил повествование.
Никто не имел представление об истинной протяженности очереди.
– Снарядили троих, – горестно усмехнулся старик. И добавил без всякой связи со сказанным: – Моя фамилия, между прочим, Торомзяков.
– Боговаров, литератор, – поклонился разночинец.
Тамара, теребившая платок, коротко назвала себя и Марата.
– Троих, – повторил Торомзяков. – Они запаслись едой на неделю, а то и больше. Отправились… – он вздохнул. – Отправились в голову очереди. Искать, получается, эту голову. Сначала звонили, докладывали, передавали номера тех, кто дальше. Телефонные номера, – уточнил он. – А потом… позвонили, сказали, что там уже трупы. Все чаще и чаще. Живые говорили, что все от разного померли – кто-то больной был, остался без лекарств; кого-то разбил паралич, двое сами… глотнули чего-то. Хотели повеситься, да не сумели сойти с дороги, хотя вот они, деревья, рукой подать, – и Торомзяков подал, показывая на деревья, будто предлагал убедиться лично в невозможности удавиться. – Иные рехнулись, многие отказались от еды. Экспедиция с ними делилась, а они ни в какую. Одна хотела рожать, вся кровь из нее вышла…
– Постой, дед, – Марат взялся за голову. – Что ты гонишь, что это за фуфло. Ты-то сам здесь сколько стоишь? Ты же недалеко от меня, а говоришь, словно месяц тут прожил.
– Я просто повторяю, – пожал плечами Торомзяков. – Информация здесь распространяется стремительно. Можно сказать, зарождаются свои мифы, легенды… Телефоны есть у многих, обсуждение идет постоянно. Вот и ваш телефон – давайте, я передам, и вам от звонков отбоя не будет. Впрочем, я сбился. Я еще не досказал. Собственно говоря, досказывать-то и нечего – прошло еще два дня, и сообщения прекратили поступать. Так никто и не знает, где те ребята. Дошли ли они? И докуда дошли?
Марат отпустил свою голову и покрутил ею.
– Погоди. Я не догоняю. Тут же есть место. Почему же никто не объехал, не ушел вперед?
– А вы попробуйте, строньтесь, – Торомзяков неожиданно порозовел. – Вы пробовали? Мотор не заводится, да?
– Секундочку, – Боговаров по-прежнему улыбался, но исключительно по привычке, которая, судя по всему, была давней и скверной. – А почему бы не попробовать уехать назад?
– Да по той же причине, – развел руками Торомзяков. – Уехать нельзя никуда. И уйти нельзя никуда. Разве только вперед, но я вам только что рассказал, чем это закончилось. Но если вы вздумаете отправиться лесом, то зря потратите время. Вам не сойти с обочины, и назад по шоссе, где очередь кончается – тоже не уйти. Там что-то мешает. Это как носок, который растягивается, и мы пока на дне. Когда приедет новенький, донышко чуть отъедет.
– Клеем намазано, да? – угрюмо спросил Марат. – Фантастическое поле? Невидимое?
– Вы можете думать, что вам угодно, – с некоторым раздражением отозвался старик. – Мое дело предупредить. Попробуйте сами, коли не жалко сил.
В сотни метрах от места, где они разговаривали, ближе к машине Торомзякова, отворилась еще одна дверца. Наружу выбрался толстый, с узкой бородкой человек в легких брюках и полосатой рубашке. Он упер руки в бока и стал смотреть на солнце. Его защищал козырек легкомысленной бейсболки.
– Батюшка вылез, – пробормотал Торомзяков.
– Поп, что ли?
– Поп, да не наш какой-то, – Торомзяков махнул рукой. – Кто его разберет, их много развелось. В общем, я скажу вам так: деваться отсюда, добрые люди, нам некуда. В километре, – он показал на горизонт, где машины сливались в пеструю гусеницу, – застряла фура с консервами. И с питьем есть машина – в ней лимонад. Пока кто хочет – кормится. А дальше не знаю, что будет – если только еще кто пожалует, с грузом.
– И туалет, как я догадываюсь… – Тамара не договорила и выразительно потянула носом воздух.
