цехов обслуживали «оборонку».
Когда-то труба дымила в три смены, включая «черные субботы». Он помнил огромный поток людей, входящих в проходные, эту организованную силу, светлые высокие корпуса.
Сейчас от завода остались пустые цеха с выбитыми стеклами, ржавые рельсы и заросшие тротуары.
Просматривая предложения на товарной бирже, Трофимыч пару раз наткнулся на объявления о покупке «алмазных» пил для резки камня.
Пилы были нужны в Скандинавии и Аргентине, Германии и Прибалтике, на Севере и Юге.
Подвернулся человек, который знал «кому», «как» и «сколько» надо дать в банке.
И Трофимыч решился.
***
Степа заварил чай и включил лаптоп. Он вел компьютерный учет по всем расходным статьям: туалетная бумага, бытовая химия, перчатки, мочалки, бумажные салфетки, полотенца, веники, халаты, пиво и спиртное, посуда, постельное белье, шампунь, шампуры, мыло, и прочее, и остальное…
И при возможности обращал излишки в свою пользу.
А возможности были.
И сегодня дебит-кредит опять был в его пользу: три веника и одно полотенце можно было «зажать».
Вскоре подошла Шура. Степа с порога «обрадовал» уборщицу «колхозниками». Шура поохала, поматюгалась, набрала «вонючек», — так она называла чистящие средства, но убираться не пошла, а села на диван и стала рассказывать о дочери.
Историю Шурину все знали. И сочувствовали.
Мужа у Шуры никогда не было. А дочь у Шуры была.
Всю жизнь Шура посвятила, по-другому и не скажешь, дочери.
Работала Шура завальщицей в комбикормовом цехе, в постоянном шуме дробилок и норий, всепроникающей пыли, липкой грязи, среди вони и крыс, на продувных сквозняках. Охотно подменяла других, ходила в две смены подряд, берегла каждую заработанную копейку. Экономила на себе во всем: носила десятилетиями одно и то же пальто; обувь покупала только тогда когда старую уже не принимали в починку; штопала, подшивала и перелицовывала свою ветхую одежёнку; не знала вкусного куска. Но зато дочь закончила музыкальную школу по классу скрипки, ходила в балетный кружок и изостудию, на курсы английского и немецкого, занималась шахматами. У дочери было фигурное катание и художественная гимнастика, она пела в хоре и играла в школьных спектаклях…
Школу дочь закончила с медалью.
По какой-то случайности, или неслучайной справедливости именно ей досталась стипендия на учебу в Германии. На «архитектора» — рассказывала знакомым счастливая Шура.
Через два года дочь неожиданно вернулась.
Она не разговаривала с матерью, а если и разговаривала, то это было только «да» или «нет» на вопрос: хочет ли она поесть. Со дня приезда сидела дома, не выходя даже в магазин за хлебом, невидящим взглядом уставясь в телевизор. Что там в это время шло: новости, сериал или очередное шоу — ее не интересовало, ей было все равно. Жизнь ее остановилась, замерла, застыла.
— Ты сходил бы, может, с ней в кино, Степан, — попросила Шура. — Пропадает девка.
— Трахнуть ее что ли, Шур? — беспечно спросил Степа.
— Трахни. Трахни, Степ. Уж лучше трахни, чем она вот так вот, — Шура вытерла слезы. — Ладно, пойду я.
***
— Михалыч, там грамм двести в холодильнике, — сказал Кондрат. — Если хочешь…
— От «колхозников» осталось?
— От них когда оставалось? Жоржик, — с одесским говором пояснил Кондрат.
— Он же правоверный. Им беленькую — никак.
— Значит девиц своих подпаивал. Тебе-то какая разница?
— Никакой, — согласился Славка. Он налил полстакана и сразу же выпил. — Ух, покатилась. Как на салазках. Где он их берет, Кондрат? Ты заметил — симпатичные какие цыплятки.
— Да уж. Пэрсики.
— Будешь? — Славка показал на бутылку. — Осталось еще.
— Нет. У меня сегодня еще дел невпроворот.
— Я так думаю, — сказал Славка, поднимая стакан, — для сфер. Такие бляди не для ширпотреба.
— Тебе, Слава, видней. Мы в сферах не вращались.
В баню Жоржик приезжал с двумя-тремя молоденькими длинноногими девицами. Приезжал на «пробу» и «отбраковку». Потел на полке, окатывался под душем. Сочетал.
Сутенер и сутенер — ни для кого не секрет. Да Жоржик и не скрывал.
