Литр Иваныч и Мотылёк

— Я рассказывал, — успокоил Литр Иваныч.

— Это правильно. Это надо делать – правду рассказывать. Это молодежи, — Валерий показал на Сергея — они пропаганду свою подлючую ввернуть могут, а мы-то с вами знаем какой «застой». Стабильность! вот что! Страна развивалась такими темпами, что ой-ё-ёй, — сказал он, обращаясь к Сергею. — Что угодно возьми: космос, авиация. Сколько жилья бесплатного строили людям. Днем и ночью строили. Фабрики-заводы какие? любо-дорого поглядеть. Станки с ЧПУ, не хуже западных. Совхозы - миллионщики! А сейчас? Поглядите, едем, поглядите в окно — пустые поля. Заросло, сорняки с меня ростом. А в магазинах польская картошка. Почему?

— Гайдарка с чубайкой всё придумали, вредители, — сказала Катерина. — И, как дед мой говорит, всякие прихлебалы пиндосовские. Он у меня и газеты читает, и телевизор смотрит. Подчеркивает, выписывает списки. Надо бы, говорит, их всех — в суд народный. Не тот, что нынче, продажный, а народный. Я и думаю — надо бы. И Ельцинера-пьяницу с ними. Пусть и заочно. Маслица подлить на сковородку в аду. И референдум по всей стране – что с ними делать.

— И что же делать? — спросил Сергей.

— Виселицу на Красной площади! И пусть висят, пока вороны все глаза не выклюют. Да только места для всех не хватит. А Мишу Балаболкина – в клетку, и возить по стране. Пусть люди подходят и в рожу лысую поганую плюют.

— Больно вы кровожадная, Катерина, — попенял Литр Иваныч.

— Я кровожадная?! А они не кровожадные — миллионы людей загубить реформами своими? Они не кровожадные? Сотни-тысячи расстреляли в девяносто третьем? – и будто ничего не было! Забыли!? Как и не было!! Жрали водку в Кремле, плясали, праздновали, сволота, а людей в это время пытали-убивали. Они думают, народ забыл? Не забыл! Не кровожадные? последние деньги со сберкнижки в копейки превратить? Да не по одному еще разу обманули! На рельсы он ляжет, харя пьяная! Жаль не захлебнулся и башку не расколол, когда с моста свалился, упырь. А по заграницам нас нацменам бросили на съедение? А вояк на улицу повыкидывали? Брата у меня с полком из ГДР — в поле, на мороз, в палатки. Выживай, как хочешь, а лучше сдохни — проблем меньше. А добро народное жидам запросто так отдать? Это еще им поблажки, паразитам, — виселица. Легко больно. Они же хуже Гитлера — свой народ губить. А вот судить по референдуму, и казнь тоже, чтобы назначить. По референдуму. По-честному. Как народ проголосует. Я бы за то голосовала, чтобы нашелся добрый человек, и им, по решению суда, проколол бы брюхо вилами. Пусть корчатся, как червяки. И по телевизору показывать. Каждый день. Как гниют, разлагаются.

Валера, усмехаясь, покачал головой.

— А всё пархатые. Повылезали, как тараканы из щелей. И всё под русских шифруются, рабиновичи. Новодворская эта, истеричка визгливая – я бы ей сама глаза выцарапала, жабе; японка: еврейка- прохиндейка вертлявая; кудрявый в белых штанах – пакостник, глазки бегают, не всё еще, паразит, украл; и еще один с ними, простите, старую, за выражение, на пидора похож, харя масляная, фамилию эту подлую забыла. Вмиг выползли, подколодные, русский люд душить-мучить. И тогда в семнадцатом году, и нынче. Гадёныши.

— А в семнадцатом-то что? – удивленно спросил Сергей.

— Как так что? Одни же евреи в революционерах-большевиках. Батюшку-царя православного ни за что загубили с детками. А сами? Бронштейны да Лазари, прости Господи, синагога одна. И Ленин-Бланк первый был еврей.

Литр Иваныч побелел.

— «Евреи, евреи, кругом одни евреи»[10], — сказал, улыбаясь, Валера.

— И Высоцкий ваш — еврей, — сказала Катерина.

— Я вот тоже, знаете ли, — медленно сказал Литр Иваныч, краснея, — пархатый, как вы говорите. Мама у меня русская, а папа – Яков Иосифович. Комиссар. После войны одноногий инвалид. Так что? И меня в брюхо вилами?

— Я не про вас. Есть люди, а есть жиды, — подвела черту Катерина.

— А мне по жизни, — сказал Валерий, — евреи больше, чем все русские вместе взятые, помогли.

— Потому что вы на татарина похожи, — быстро сказала Катерина.

— Я?! — удивился Валерий.

— Мы, пожалуй, пойдем, покурим, — устало сказал Литр Иваныч.

***

— Не артисты это, Яковлевич. И не телевизионные съемки.

— Да я уж вижу, — озадаченно сказал Литр Иванович. — За такие разговоры сразу за теплое место и в холодные края.

— Деникин, — припомнил Сергей, — Власов.

— Актеры – не актеры! Они же не сумасшедшие. Ленин! Вишь чего!

— Брежнев умер. Слышал?

— Так он и сейчас не живее всех живых. Так что – это, брат-Мотылек, другое. Я подумал, может, белочка? Допился-таки? Так нет, вроде. Или сплю?

— Ты спишь, а я где?

— Ты в моем сне, а я в твоём. Вот и мама-луковка.

— Не спим, — сказал Сергей. – Не сон это.

— Я сначала подумал – провокация,— живо начал Литр Иванович. — Хотел Валере этому в лоб закатать. А потом подраскинул умищем-то… Нет. Кто я такой? Чтобы ради меня? Прыщик на ровном месте. Кому я нужен?

— А кому я нужен?

— Вот то-то и оно. Что там, на газете написано?

— Что?

— Число, «что»! Год какой?

— Я же тебе говорил. Две тысячи девятый. Ёёё… Не может быть! Это сколько ж мне сейчас лет? – задумался Сергей.

— А я, наверно, уже помер, — сказал Литр Иванович и перекрестился.

—Значит, вот как они живут, — медленно проговорил Сергей. – Это что же, через тридцать лет...

— Да-а, матифолия с уксусом. Чёрт знает что.

— Хуже Гитлера – говорят. А? Я думаю — совсем голодом заморили. И перловки не стало в магазинах, и головы с лапами куриными, видимо, пропали, и маргарин. Если не хуже. На улицу вышли хлеба просить, а их — пулеметами. Как в девятьсот пятом.

— У нас не забалуешь, — сказал Литр Иваныч. — В Новочеркасске, вон в шестидесятых. Тоже. Не чикались. Вышли колбасы попросить. Парень оттуда служил, рассказывал. Но это, смотри! Не сболтни где ненароком, а то быстро упекут. За длинный-то язык.

— Они-то не больно стесняются. Вон как власти несут.

— Так они же приезжие. Что и говорят – дели на два. Сказали, да и смылись за кордон. Местных, поди, за такое по головке не погладят, я думаю. Быстро укоротят. Как академика твоего.

— Чего ты ко мне пристал? Хрен с ними со всеми.

— То и пристал, что болтаешь много. Думаешь что? у стен ушей нету? Пусть хоть три тыщи девятый. Там, где надо, всё учитывается, не боись.

— Это я с голодухи. Есть-то охота, Яковлевич. У меня уж там крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Что бы придумать? И эти, я смотрю, не едят.

— Экономят.

— И не пьют.

— Не пьют, потому что и с водой у них нынче перебои. Если двухкопеечные газеты покупать дорого, то сколько же вода стоит?