рябит от сутолоки и суеты кругом.
— Здесь нельзя говорить.
Ты появилась совершенно внезапно, с ужасно измученным, изможденным лицом. Ты пришла, чтобы поговорить со мной, воспользовавшись шумом многолюдного митинга, но потоком людей тебя затащило в плотно набитый, словно банка сардин, кузов грузовика, и тебе пришлось просидеть там в углу на корточках чуть не целый день.
После митинга я привел тебя к себе, ты помылась, оправила растрепавшиеся волосы и начала свой рассказ. Ну какие мы капиталисты?! Правда, отец когда-то торговал с лотка, но ведь он давным-давно бросил нас, еще после войны с японцами. Знаешь, я даже никогда не видела его, какой же он мне отец? Ведь ты можешь это подтвердить?
Хоть мы и жили долго по соседству, я почему-то никогда не задумывался, где твой отец. Я его и вправду ни разу не встречал у вас. А жили вы трудно, едва сводили концы с концами. Свою единственную комнату вы поделили пополам, перегородив доской. Передняя часть стала гостиной, в то же время здесь стояла кровать бабушки, а в дальней половине спала ты с мамой. Мне всегда казалось, что у вас в доме нет ни одной целой чашки: все они были аккуратно собраны из черепков, скрепленных специальными медными проволочками.
Помню, как часто плакала твоя бедная мать. А какая сумятица начиналась в доме, когда появлялся лысоватый мужчина в неизменной кепке, по моде тех лет, — это было уже после освобождения.[1] Мать и бабушка нервничали, суетились, тебя незаметно оттесняли куда- нибудь в угол. Потом он стал твоим отчимом, хотя у него было трое своих детей от первого брака, двое из них — старше тебя. Мать переехала жить к нему, а тебя бабушка не отпустила, пожалела, в чужой семье и обидеть могут. Кажется, все это произошло в то лето, после окончания средней школы, но тогда ты, конечно, ничего мне не рассказала.
Старшеклассницей ты, возвращаясь из школы, уже не проходила мимо нашей двери. Когда же я случайно встречался с тобой по дороге, ты болтала с подружками и делала вид, будто не замечаешь меня. В то время мы уже учились раздельно, мальчики и девочки могли встречаться только на танцах и вечерах отдыха. Но меня тогда не сильно тянуло туда, гораздо больше привлекала футбольная площадка. Я играл правым нападающим, остро переживая каждый гол. Но мне было досадно, что девочки из старших классов не приходили на стадион поболеть за нас, больше приходила мелюзга из младших классов.
Мы встретились однажды совсем случайно. Это было в майские праздники. Я повел сестру и малышей из нашего двора в парк: гуляли, веселились, ходили стрелять из духовых ружей. Подошли к качелям, а в это время мимо, по баскетбольной площадке, шла стайка девушек. Среди них была и ты. В нарядных белых блузках и цветастых юбках, с помадой на губах и красиво уложенными косами, вы шли с выпускного бала.
— Сестрица Хуадоу! — кинулась к тебе моя сестра, и вмиг детвора с радостными криками облепила тебя. Ты заговорила со мной легко и непринужденно, словно и не было меж нами отчуждения. Мы стали вместе катать ребятишек, подбрасывая их высоко вверх, а те визжали, захлебываясь от восторга.
Потом и ты села на качели, попросила меня раскачать. Я осторожно подталкивал тебя за талию, ощущая ее мягкую податливость. Ты раскачивалась все сильней, казалось, качели взмывают в самый зенит. Рассыпались, переливаясь в лучах солнца твои волосы, вздувалась колоколом юбка, открывая белые ноги, проступали контуры тоненькой фигурки. Я не мог отвести от тебя глаз, сердце вдруг замерло, пересохло во рту. Перехватив мой взгляд, ты попыталась зажать юбку ногами, качели замедлили ход. Я хотел остановить их, придержав тебя за талию, но ты взглянула с укоризной, и я, покраснев, отвернулся. Из парка мы шли домой молча.
На другой год после замужества, нет, еще годом позже, а впрочем, неважно, ты пришла навестить бабушку и заглянула к моим. Ты хотела повидаться со мной, думая, что я приехал на праздники, но я тогда не смог выбраться, у нас близился срок сдачи плотины, я не мог уехать. Помню, перед распределением в институте ты написала мне, что есть возможность остаться в городе, но ты готова поехать и в деревню. «Как прекрасно, когда струи дождя заливают лицо и ты ощущаешь на губах его сладость» — мне почему-то запомнилась эта фраза. Я ответил тебе, поезжай туда, где ты нужна своей стране, и тогда тебе не будут страшны ни ветры гор, ни холод севера. Я отвечал с ходу, не утруждая себя размышлением. Почему я не задумался тогда над тем, что таилось между строк твоего письма? Трудно сказать, я был увлечен работой, а жениться, конечно, еще не собирался. Но оказалось, что это твое письмо — последнее. Вскоре сестра сообщила, что ты вышла замуж.
Ты приходила к нам после праздника Весны, наши семьи уже разъехались из старого двора. Рассказывала сестре, что распределилась в северо-западный район, где под ветрами гор — ты употребила именно эти слова — работала на стройке нового города. Ты очень любила сына, хвалила мужа, но тебе хотелось увидеться со мной. Ты плакала, вспоминая ту нашу встречу на майские праздники, и говорила, что не можешь забыть ее. Ты не хотела выходить замуж, но он умолял, ходил по пятам. Когда, получив мое письмо, ты решила ехать на северо-запад, он сказал, что последует за тобой. И ты согласилась, то была не столько любовь, сколько жалость. А он любил тебя страстно, самозабвенно, ты была ему заботливой женой, но не могла забыть наше детство и нашу юность. Сестра плакала, обняв тебя. Как тяжело вспоминать… разбередило душу… Меж нами не было никогда сильного чувства, мы не говорили друг другу слов любви. Быть может, оттого, что нас связывала давняя дружба? С того майского дня томило и тревожило какое-то смутное чувство, мы сами не понимали себя.
Помню, мы как-то ходили в кино. Вообще я купил билет для сестры, но она где-то запропастилась, опаздывала, и я пригласил тебя. Когда мы, запыхавшись, вбежали в зал, фильм уже шел. В темноте я случайно коснулся твоего плеча, и ты не отстранилась. Я сидел, оглушенный стуком собственного сердца, не помня себя, не понимая, что происходит на экране. Так мы сидели, соприкасаясь плечами, пока не вспыхнул свет. Мы вышли из кинотеатра молча и молчали до самого дома.
Помнишь, как однажды я зашел, когда ты стирала в дальней комнате, бабушки не было дома. Я хотел сразу уйти, но ты крикнула, что скоро кончишь.
— Возьми, полистай пока Пушкина, там, на столе.
Немного нервничая, я пробегал глазами строки пронзительной пушкинской лирики, а из-за стены доносился плеск воды, стук мыла. Я был тронут твоим доверием и боялся сделать лишнее движение. Вскоре ты появилась растрепанная, с влажными волосами. Вылив из таза воду, уселась напротив, стала причесываться. Набравшись храбрости, я снял с расчески твой волосок — тонкий, почти прозрачный, какой-то белесый, не такой, как остальные в черной косе. Я стал накручивать его на палец, а ты раскраснелась, пряча едва заметную улыбку, глаза твои лучились. Порывисто поднявшись, ты вдруг спросила:
— Хочешь кукурузы?
Я кивнул. Ты достала из котла отливавший глянцем початок. Сняв с пальца волосок, вложил его в томик Пушкина. Ты сделала вид, что не заметила, но, конечно, видела. Пересев на бабушкину кровать, стоявшую поодаль, ты застыла, плотно обтянув колени юбкой. Я не помню, что говорил тогда, наверное, нес какую-нибудь чепуху, но помню, что, уходя, прихватил с собой томик Пушкина.
Я сохранил твой прозрачный волосок, но из нашей нежности не выросла любовь. Быть может, оттого, что я дорожил нашей дружбой, боялся уронить себя в твоих глазах опрометчивым поступком? А может, наша любовь созрела слишком поздно? Почему мы не смогли вовремя распознать ее?
Дин-дон. Я чувствую, как неумолимо движется время. Куда? Обступают воспоминания… Да, это старость. А сердце еще так молодо. Но не стоит падать духом.
Когда мысленно возвращаешься в прошлое, кажется, что по-настоящему еще не жил, и так хочется начать все заново, а ведь у меня на счету пять спроектированных гидроэлектростанций, да что там пять, наверное, все десять. Все они стоят словно безымянные памятники.
Гм, и слава богу, что безымянные, одна стоит только для виду. На другой из трех турбин ток дает только одна, да и то не более полугода. А ведь я мог помешать строительству, правда, это сразу бы сломало мою карьеру. Зато я стал начальником отдела, есть печатные труды, только вот досада, книгу так и не сделал. Видно, уже и не соберусь, время упущено. И почему я всегда недоволен собой? Но как бы хотелось начать заново, все с самого начала!..
