— На польто на ворот навесь никакую нинаесть шкуру и зови мантой. Купи сабе розового мазила, что губы мажуть, схади к соседу Хведору, что у пруда живеть, пушай он табе волосы в гнедой цвет выкрасит. Косы не заплетай, а носи причёску як у гнедового воронка хвист да матри, не ослушайся, не то развод, я ведь таперича не то, что давеча. Ещё пудри харю, не жалей, будь антилегентной бабой, сходи к Петру- сапожнику, пущай он табе на тухли каблуки прибьёт, ходи задом виляй. Гармошку мою продай, купи пианину и поставь в угол, там, где телок стоял...
— Ну, хватит, хватит! — смеялась жена, роняя на пол ошкурки бобов и сами зёрна, чёрные, будто лакированные.
В воскресенье были выборы губернатора — мы их проигнорировали. Галя мыла окна и пол на даче, я вытаскивал из погреба картошку на посадку — мы её рассыплем на газеты, пора проращивать.
А в понедельник с утра по радио и телевидению объявили: Туев выиграл. Может, вправду отдаст моим студентам для семинаров дворец с башней из «слоновой кости»? Мы бы наверху Пушкина и Блока читали:
Или Гумилёва:
Мы будем читать, а в наши окна, пролетая, будут заглядывать иволги с золотыми от света крыльями и зелёные синицы, пасмурные коршуны и яростные весёлые молнии...
Сразу после новостей в квартиру ввалился Дима со включённой телекамерой:
— Смотреть сюда! Исторический момент! Едем принимать!.. И вы, Галина Николаевна, с нами.
— А что принимать? — она ведь ничего пока и не знала. Если только бомжи ей не рассказали, когда она в поисках мужа пришла на огороды.
— Ни слова раньше времени! — попросил я.
— «Ни слова, о друг мой, ни вздоха!.. Мы будем с тобой молчаливы!..» — пропел хрипло Саврасов, нетерпеливо снимая на плёнку нас, наши стены, нашего кота на полу, сверкнувшего жёлтыми очами на незнакомого шумного человека.
Мы взяли с собой канистру с питьевой водой, прихватили бутылку молдавского красного вина, закуски, и Дима бешено погнал на «Ниве» в лес.
— А старик-то, коммуняка, мне тогда объяснил, как они с Туевым всех остальных одолели, вдвоём остались!.. — кричал Дима, повернув ко мне кудлатую голову. Я сидел на заднем сиденье, жена — рядом с Димой. — Не бойся, я всё вижу... Соперников средней руки купили, пообещали взять в аппарат администрации. Но был там, оказывается, неплохой паренёк, «яблоковец»... Так они его перед первым туром голосования в пятницу и завалили... через одного претендента, толстячка... Толстячок в голубом эфире поведал с печалью, что молодой человек был хозяином известной пирамиды «ААА», где и украл миллиарды народных денег... Как вы понимаете, всю субботу народ обсуждал, колготился... а в воскресенье, естественно, парня прокатили... Сейчас он в суд подаёт, но поезд-то ушёл... Парень и в самом деле числился одним из учредителей, но это было в первые месяцы, когда ещё никаких денег не было... Во как у нас откусывают голову! — Саврасов хохотнул. — А насчёт второго, вчерашнего голосования говорит: мы с Туевым... он его Туевым называет, извините, Галина Николаевна, за некое неблагозвучие... мы, говорит, условились: я с ним так, для порядка, борюсь. Конечно, если сейчас я сниму свою кандидатуру, то выборы будут признаны недействительными... и кто знает, не победит ли на новых выборах тот самый парень...
— Ах, надо было его уговорить так и сделать! — вырвалось у меня.
— А дворец поэзии и здоровья? — спросил Саврасов. — Я же их последние три дня держал обоих, как под выстрелом... они мне только в аппарат и говорили... меня не проведёшь. — Мой бывший студент кивнул: — Красота?!
Мы уже подъезжали к лесу, к поистине Красному лесу — утреннее солнце как бы раскалило сосны, их латунные стволы.
— Так вот. Я, говорит, стар, а Туев молод... Но всё равно же он — мой, коммунист, пусть руководит, а я у него в советниках пребуду. Да чёрт с ними, верно?! — И Саврасов снова захохотал. И вдруг осёкся, даже привстал на сиденье. — Господа, что это?!
Перед нами красовалась ограда из фигурного железа, прочно впечатанная в серый бетонный фундамент. Чёрные прутья изображали из себя стрелы и розы.
Ограда отделила строящийся коттедж с башенкой от окружающего бора, прихватив, конечно, внутрь и несколько разлапистых ярких сосен. Когда успели?!
Ворота были заперты. По двору прохаживался знакомый нам охранник с усами, закрученными вверх, как у Чапаева, в полной милицейской форме, в начищенных ботинках.
— Привет!.. — окликнул его Дима, вытаскивая за собой из машины сверкающую телекамеру. — Ждёте нас?
— Вы в гости? — вежливо спросил охранник. — Алексей Иваныч мне ничего не сказал. Жена и его дети приехали, чай пьют. А он улетел в Москву.
— Позвольте... — впервые в моём присутствии растерялся Дима Саврасов. — Как в Москву?
— В столицу государства, — подтвердил милиционер. — По-моему, к Президенту.
— Но как же?.. — Дима потряс камерой, потом, вспомнив, вынул из кармана справку. — Вот же... в связи с этим...
Милиционер подошёл к забору и через изогнутые железные прутья глянул на бумажку.
— Старая.
— Что? Уже новую выписали? — воскликнул Дима.
— Печать, — кивнул сторож. — Без птички. А без птички недействительная.
Мы с Димой уставились на листок. Текст на оттиске печати гласил: «Городской исполнительный комитет». А внутри круга с буковками располагался герб с колосьями. Ещё тот, РСФСР-ОВСКИЙ.
Я засмеялся, словно мне пальцем в живот сунули. Ну, какие же они все молодцы! С первой минуты, начиная с мэрии, мы попали в хорошо налаженный театр. И Туев подыграл с наисерьёзнейшим видом. А уж справочку на свою землю небось задним числом сегодня и оформил, взяв в руки бразды правления.
Дима заорал:
— Гады! Разве так можно?! Так и жить не захочешь!.. Он же мне тут надиктовал, можно сказать, завещание у карты родной области!.. Вот, можешь в глазок посмотреть!
Милиционер с каменным лицом снял с рукава пушинку и пошёл далее вокруг дома.
— Да я сегодня по всем каналам прокручу!.. Да я!.. Он, можно сказать, гимн молодёжи пропел! Говорил, здесь будет сибирский лицей искусств! На золотой дощечке слова Пушкина напишем: «Друзья мои, прекрасен наш союз!» Обещал микроавтобус «Ниссан»!..
Дима трясся от смеха, словно рыдал, и телекамера с красным огоньком сбоку стукала его по коленке. Тут и до моей жены дошло, что нас обманули. И она тоже неуверенно засмеялась. И мы захохотали втроём, как сумасшедшие.
И захрюкал наконец и сам сторож. Снял фуражку и вытер лоб. И рабочие, выглянув из-за горы досок,
