Тоньку слышали только куры во дворе, такой был у неё не звонкий голос.
Бабушка Татьянка никогда не вмешивалась в эти распри. Да и Левитанша при ней не заводилась, помалкивала. Но когда бабушка хлопотала у летней печки на огороде под старой развесистой грушей, то наверху, во дворе, соседки не упускали случая обменяться изысканными «любезностями».
Я была на стороне тётки своей, Антонины. А как же иначе? Ведь мы с братом гостили у бабушки, а тётка была её дочкой, и они жили вместе. И в лодку, поэтому, всегда садилась с большой опаской: как бы Нинка Левитан не увидела и не стала орать на всю Заречку, что я порчу имущество.
Рано утром Левитан ещё спала, или хозяйничала во дворе, и у речки в это время её невозможно было встретить. Я смело залезала в полузатопленную лодку. Крошила хлебушек в воду, рыбки подплывали близко косячком. Одна мелюзга, пугливая и почти не различимая. Достаточно хлопнуть в ладоши, мальков будто ветром сдувало. Хорошая игра для девочки, у которой в бабушкином доме не было никакой куколки, никакой книжки, ни карандашей цветных, ни даже мяча. Я сама себе находила развлечения, наблюдая за бабочками, птичками, жуками, стрекозами и рыбьими мальками.
Однажды я увидела такое чудо, что забыть его вряд ли когда можно. На камышину, длинную и гибкую, присела птица. То ли она меня не заметила, то ли совсем не испугалась, но опустилась она в двух шагах от меня. Её перья на солнце переливались зелёно-голубым дивным огнём. Я сумела рассмотреть рыженькую грудку, белое горлышко, спина у птички была лазурно-голубого цвета, красные лапки и чёрный клюв. Птица качалась на тростинке некоторое время, и я, хоть и была поражена этим чудом, всё же успела заметить детали её наряда.
Она походила на прекрасную райскую птицу, какие бывают только где-нибудь в дальних тропических краях. Такими перьями были украшены индейцы на почтовых марках, что красовались в наших детских коллекциях. Теперь же чудесная сказочная птица сидела передо мной, и только вертела головой.
Была она величиной со скворца. Хвост обычный, не длинный. Она молчала, только оглядывала окрестности, выискивая корм. А я оцепенела, застыла в своём вылинявшем зелёном ситцевом платьице, словно слилась с камышами, боялась даже вздохнуть. Мне хотелось кричать от восторга: такой птицы никто из моих друзей-ровесников не видел. Я ни от кого не слышала рассказа о ней. Только в книжках о природе читала. И сама никогда до того ничего подобного не видела: даже в книжках на картинках зимородки были иными. Но это был он, голубой зимородок!
VI.
Мой голубой зимородок, бирюзовой искрой мелькнул в зарослях ильинского камыша, молча и со всего размаху, уцепился коготками в стебель камыша, чем и привлёк моё внимание. Внезапно он сорвался с места, резко пискнув, исчез. Птица улетела также стремительно, как и появилась: из ниоткуда в никуда.
Ах, как же мне хотелось, чтобы он хоть одно пёрышко обронил, подарил мне на память!
Теперь, умудрённая многими знаниями и одарённая вереницей счастливых дней, что само по себе есть жизненный опыт, я могу с полной уверенностью сказать, что Бог показал мне мою синюю птицу в виде этого редкостного зимородка, явившегося мне тихим солнечным утром в Ильинке, на зареченском берегу. Вновь, как живую, вижу свою птицу счастья, сидящую на камышинке, изогнувшейся над водой под её весом.
Став взрослой дамой, узнала я из умных книг, что не так уж и редок зимородок в наших краях, но очень осторожен и кому попало, не покажется. Он неловко ходит на ногах, в полёте тоже не виртуоз. Только рыбу ловит с маху: нырк, и в клюве какая-нибудь краснопёрка трепыхается. Птенцов своих тоже рыбой вскармливает. Живёт в норках по берегам рек или прилегающих оврагов. В мутной воде не может ловить рыбу, он её просто не видит. Если река надолго замутится, например, после дождей, то он может даже умереть от голода.
Видов зимородков много, живут они по всему земному шару. Но различают особо зимородков- рыболовов и лесных зимородков. Я видела голубого зимородка-рыболова. Такие птицы водятся и на Европейской территории, и в западной части Средней Азии, и в Северной Африке. А в Австралии живёт алкион-великан, почти в полметра длиной, который страшно кричит в листьях деревьев, и прозвали его за это смеющимся Иваном.
Вот интересно! Ведь это русских людей во всём мире называют обыкновенно Иванами. Теперь трудно будет «провести расследование», откуда взялся Иван, ставший названием птицы. Адский хохот альционы испугал ни одного путешественника по Австралии. Алкион, альциона – научное название этой птицы.
По крупицам собрала я изо всех имеющихся в доме книг сведения об этой дивной птичке. Прежде всего, заглянула в словарь Даля. О зимородке – алкионе – сказано, что птичку называют и лединником, и иванком, и мартынком, и даже новомесячником. Хотя, название, связанное с холодами, как утверждает Брем, вроде бы неправильно дано этим птицам, поскольку их большинство обитает в тёплых, райских краях. Но в весьма авторитетном Большом Энциклопедическом Словаре попалась мне строчка, опровергающая знаменитого немецкого зоолога. В БЭС сказано, что самые распространённые – голубые зимородки, и некоторые из них остаются на зиму у незамерзающих источников, от этого и получили своё название.
Зимородки улетают раньше даже ласточек и прилетают поздно. Живут они по берегам, заросшим лесом или кустарником. В Ильинке на лугах для них тоже подходящее местечко. Не такое уж это многолюдное село. К тому же сады почти вплотную подступают к речке. Сядет зимородок на ветку невысоко над водой и подстерегает мелких рыб и водяных насекомых – охотится.
«Некоторые птицы наших стран яркостию пера подходят к полуденным: сизоворонка, золотой щур и зимородок», – указывает Владимир Иванович Даль, знаменитый учёный-филолог. По моим скромным познаниям в орнитологии могу сказать, что означенные птицы относятся к отряду ракшеобразных. Только тут правильнее будет не «щур», а «щурка», потому, что щуры – это иное семейство птиц, вьюрковых, из отряда воробьиных. А здесь речь идёт об осоеде, или пчелоеде – золотой щурке! Которых в Ильинке много живёт в меловых норках по бокам круч.
Ещё и удода я бы причислила в эту группу райских птиц по полному праву. Сколько раз слышала, словно мерное движенье колеса арбы, волнообразно-зазывное: «уд-уд-уд», и, переждав один вздох, опять: «уд-уд-уд». Потатуй, или, как звала его моя мамочка, – худоту;т, – удод, житель прикладбищенских прохладных норок. Мама говорила: «Худотут кричит, погода изменится». Она называла так удода, очевидно потому, что он будто выговаривал: «Уд-уд-уд – ху-до-тут!» Часто полуденный крик удода раздавался с кладбища, лежащего под горой, почти рядом с дедовским домом. Казалось, птица хотела сообщить живым людям сокровенное знание людей мёртвых: «Ху-до-тут, ху-до-тут!»...
В ночь на свои сороковины ко мне пришла мама и сказала: «Здесь так, как там». Или: «Там – как здесь». Шла она по дорожке возле дома, которую всегда обсаживала цветами: календулой, астрами, дельфиниумами, гладиолусами, лилиями... И обязательно шёлковой травой.
Светило солнце, на ней было пёстрое, как ильинский луг, платье, в котором она умерла. Она прошла по тропинке, зашла на веранду дома, сказала эти слова просто, будто бы в никуда. Но я их во сне услышала. Потому, что во сне был солнечный день, и я, конечно же, не спала. А на деле я проснулась среди ночи. Наверное, разговаривать во сне с покойником, даже если это твоя мама, плохая примета. И мама позаботилась обо мне, скорбящей. Она только сказала то, что надо ей было мне сказать, и сделала сразу так, чтобы я проснулась, а не кинулась к ней с расспросами...
Утром я была уверена, что мама отправилась в рай. Отметили сороковины. Старушки читали молитвы и пели псалмы. А вечером выплыла эта мамина фраза: «Здесь так, как там». И я теперь часто над нею думаю.
Просто перевёртыш какой-то!
