– Вот… Я-то при чем?
– Да не, это не вы, – смущается старикашка.
Но задержка не проходит даром для Димки. Уже на булыжной, зияющей выбоинами и вспученной горбами Масловке, где даже рельсы кривятся и бросают трамваи, как катера на волнах, Димку догоняет Валятель. Каких-то секунд не хватило – уже подходит к остановке трамвай.
Димка ждет, потупясь. Валятель, запыхавшись и пуская пузыри из развала бинта, долго не может сказать ни слова. Шапчонка его сбилась набекрень, на плечах ватник. Наконец булькает;
– Ты куда подался?
– Так. Надоело в сарае. Город посмотреть.
– Тогда и я с тобой.
– Да что со мной случится? Москва большая.
– Тоже хочу.
– Тебе ж отливать… Вечер скоро.
– Обойдется сегодня.
На остановке гурьбится рабочий люд, отработавший смену, трамвай сразу окружают, но перед Валятелем, с его забинтованной головой, толпа расступается, и они оказываются на площадке. Их сжимают, Мишка, хоть и возвышается над всеми, тянется еще выше, чтобы обезопасить перевязанный подбородок, а Димка, видя поблизости деланно равнодушныеглаза подростка в кепке-ленинградке, по привычке прижимает ладони к карманам, хотя в них ничегошеньки нет. Хозяйка вагона, кондукторша в сером платке и ватнике, покрикивает, поплотнее рассовывая ездоков. Тусклые голые трамвайные лампочки греют макушки, окна сверкают толстым инеем, искрит вверху оледеневшая дуга – все это веселит засидевшегося в сарае Димку, на миг уходит куда-то гнусное чувство пустоты, которое охватило его, едва он покинул свое убежище. По военной, по московской бойкой и укоренившейся уже привычке, тесно прижатые друг к другу люди (да где только не уплотнялись – в квартирах, в земляных щелях, в шалманах, военторгах, на станциях метро, в подвалах-бомбоубежищах) тут же образуют временный, но крепкий коллектив и, по закону «в тесноте, да не в обиде», сыплют прибаутками, поддерживают моральный дух. В запахе чеснока, нафталина, дешевого портвейна, «Шипра» и «Кармен» носится:
– Голубушка, передайте гривенничек и, если можно, пятерку сдачи. В кино спешу…
– Гражданочка, сумочку лучше к глазам поднимите. И вам спокойней, и у меня ребро целое.
– Э, мужик, мешком-то не очень. Картошку, что ль не распродал?
– Это дело наше. А мужик, он и на войне справлялся. Окопы копать – мужик первый был.
– Да я ничего… Земля сыплется.
– Это ладно. Земля вчера спасала, носом зароешься – и живой. И сегодня брезговать не надо б.
– Ну, мудрец.
– Братцы, спрыгните с сапога – без пары останусь. Мне сходить.
– Так тебе ж, не сапогу.
– А эта малая, с коньками. Взяла б да катила сама…
– Кондукторша… Эй, маманя, глянь в окно – Бологое не проехали?
– Я тебе маманя, как ты своей жене дед.
– Прощения просим. За платком не видать.
– Граждане, граждане, ну ведь не резиновый же!
– Ну и вагон шебутной попался.
– Какая хозяйка, такой и вагон.
– Чем я тебе не угодила, ты, в шляпе?
– Тем не угодила, что не погодила: женатый я уже.
– Тогда нечего заигрывать.
Трудное дело у кондукторши – то сидеть на своем креслице у входа, проверяя бухгалтерию, роясь в сумочке, набитой бумажками и серебром, то тискаться в толпе, отрывая билеты от висящих на шее рулончиков, отсчитывая сдачу, безошибочным взглядом определяя зайцев, объявлять остановки, усаживать инвалидов и стариков, нажимать кнопку тревоги, если кто не успел сойти; взад-вперед по битком набитому вагону, взад-вперед, и при этом не молчать ни секунды, иначе какая же ты московская кондукторша? Без настоящей хозяйки, которая никогда не выказывает усталости или злости и за шуткой в карман не лезет, вагон мертвый. Кто подскажет приезжему, где ему удобнее сойти, кто устыдит безбилетника или пьяного, развеселит, когда в тесноте вдруг назревает ожесточение и вот-вот вспыхнет ссора? Пока вожатый ведет вагон спиной к людям, кондукторша, как ротный старшина, следит за настроением своих временных подопечных.
Димку и Валятеля выносит человеческий водопад возле стадиона. Они отлетают в сторону, дышат после трамвайной парилки. Небо сильно подсвечено десятками фонарей недалекого катка. Прямо на площади выстроено несколько забегаловок, в в них уютно светятся окна, хлопают двери. У забора торгуют новогодними елками.
– Вот что, Студент, – говорит Валятель. – Не порть мне настроение, я перед Гвоздем обещал от тебя не отставать. Раз уж так, давай рискнем, поедем в центр, погуляем.
Эскалатор косо и стремительно уносит их под землю. Вагоны переполнены, все стремятся к центру, к центру – гулять. С первых салютов уже, с отменой комендантского часа, а особенно после Дня Победы повелось так у москвичей, да и у жителей окрестных сел – Хорошева, Никольского, Покровского, Мневников,