поляне, где растет яблоня-кислица. Посадка, как всегда, веет теплом. Димка слизывает чистый снег мохнатой сосновой ветви. Жажда и голод сосут его, но это не тяжелое чувство, оно как будто даже помогает ему в его стремительном движении, делает легче и послушнее тело. По дороге Димка подбирает толстую, с острым и обломанным концом палку. Посадка заканчивается. Перед глазами холмистая поляна, где до войны высаживали картошку. Сейчас из-под снега торчат лишь желтые стебли лебеды. Сквозь ряды сосновой посадки видна будка, и Димка выбирает сосенку, которая находится как раз на умозрительной линии, соединяющей будку и яблоньку. Палкой Димка начинает тыкать в песок. Детство торовато на выдумки, особенно на всяческие тайники. Никогда не думал Димка, что ему придется раскапывать этот давний схрон с оружием, найденным вот на этой полянке, где в последний год войны, зимой, насмерть схватилась какая-то выбирающаяся из лесов бандеровская группа с нашим заслоном. Все, что хранилось у него на чердаке, на сеновале, под стенами сарая, на огороде, Димка сдал «ястребкам»; бабка очень уж ругалась, да и в школе им, старшеклассникам, сказали, что, если у кого-нибудь будет найден хоть один завалящий пистолетик или граната, не видать тому несчастному аттестата зрелости. Директору сильно надоела стрельба в ближних, лесах и постоянное опасение за жизнь учеников. То и дело кого-то из пацанов увозили в больницу, а то и на кладбище. Все сдал Димка, а этот вот дальний лесной тайник оставил: время, решил он, уничтожит его, изъест ржавчиной, забьет мокрым песком.
Полчаса тыкает он палкой в песок, оглядываясь по сторонам. Холодный пот заливает лицо – неужели перепутал что-нибудь, сбился? Или, может, Генка Белецкий, друг и сосед, выкопал? Но нет: Генка знал все его секреты, все скрытые схороны близ дома, но об этом, дальнем, Димка ничего не сказал ему – и не потому, что предвидел какую-то надобность в тайнике, а просто среди всего того, что у них имелось, это был, пустяк, оставленный для разрушения самой природе.
Палка утыкается во что-то мягкое, но сопротивляющееся, не пускающее острие вглубь. Сердце Димки подпрыгивает, улетает и возвращается на место ласточкой. Ладонями он разгребает жесткую, поначалу скованную верховым морозцем, а затем все более теплую и податливую землю. Ухватывает край материи, еще не истлевшей, прочной. Да, это край немецкого прорезиненного плаща, с типичной волнистой прострочкой. Димки расчищает израненными, саднящими пальцами весь узел, кое-где пошедший пятнами тления. Есть… Он осматривается по сторонам, прислушивается. Тихо. Только у дубка-нелиня, растущего в сосняке, жестко позванивают зазимовавшие листья да легонько шелестит, выпрямляясь, примятый Димкой вереск. Ветерок несет с севера близость крепких рождественских морозцев, которые Димка обогнал в своем пути на юг. Пот падает с Димкиного лба на прорезиненную ткань.
Димка разворачивает сверток. Внутри – еще один, из густо промасленного обрывка немецкого френча. Устраивая тайник, Димка, предусмотрительный и находчивый выкормыш войны, свистнул из буксы одинокого вагона намокшие в смазке тряпки, принес их сюда в жестянке и выжал масло на оружие. Все было сделано хорошо, со смыслом, как будто в предчувствии этого дня, и Димка хвалит себя за предусмотрительность.
Он разворачивает старое сукно, стряхивает прилипший к жирной черной ткани песок. Внутри, в непромокаемой бумаге, которую Димка снял в те давние дни с брусков тола, россыпь золотистых патронов, ухватистый, великолепно выточенный, без единого острого угла, автоматический «вальтер» и наш армейский допотопный наган. Димка подбрасывает на ладони «вальтер». Прекрасная игрушка. Он заглядывает в ствол: налет ржавчины довольно густ, даже нарезки не видно. Обойма выходит из рукояти с трудом. Всю эту штуковину надо разобрать, тщательно вычистить и опробовать. Как и любой пистолет с самозарядкой, «вальтер» требует постоянного ухода. Димка берет наган. Он тоже выглядит далеко не новым, тусклым, алым цветом отливает поверху вороненая сталь ствола и курка. Но что сделается примитивному устройству барабанного револьвера?
Шомпол без особых усилий вывинчивается из гнезда и высвобождает барабан. Димка осматривает на свет ствол, патронные гнезда. Сойдет. Главное, эта машинка, которая взводится и перезаряжается усилием пальца, безотказна. И если подведет, отсыреет хотя бы один патрон, даст осечку, следующее движение пальца поставит перед бойком нужное гнездо. Обрывком френча и палочкой, отломанной от сосновой ветви, Димка прочищает механизм, ствол, несколько раз щелкает курком – взводная пружина не утратила силы. Затем он выбирает из кучки патронов те, что нужны для револьвера, – длинные, с утопленными в прямых гильзах пулями. Он вставляет патроны в барабан и ставит его на место, ввинчивает ось-шомпол. Несколько раз, подражая каким-то-героям из виденных им трофейных фильмов, прокручивает барабан ладонью. Он вращается легко и с пощелкиваньем.
Димка отбирает еще несколько патронов и прячет их в карман пальто, предварительно завернув в платок, чтоб не звякали. Это про запас. Все он делает правильно, несмотря на легкую дрожь пальцев и нетерпеливый звон во всем теле. Он заворачивает руку с револьвером во френч, в плащ и, дождавшись, когда по железной дороге, наполняя весь лес грохотом, проносится очередной грузовой состав, стреляет несколько раз в песок. Легкое острие пламени и дымок вылетают из дырки в прорезиненной ткани, песок взбухает фонтанчиками, воздух наполняется запахом пороха и паленой материи.
Затем Димка очищает еще раз револьвер, чтобы не пахло от него свежим пороховым нагаром, перезаряжает барабан, заворачивает оружие в прихваченную еще в Москве газету и сует во внутренний карман пальто. Теперь только бы добраться обратно, не налететь на какую-нибудь проверку в поезде, да мало ли на что. Не подвела бы случайность. «Вальтер» и остальные патроны Димка без всяких мер предосторожности бросает в ямку, засыпает песком. Скоро запоздавшая зима накроет землю свежим снегом, а весной вода быстро превратит оружие в ржавую россыпь, патроны изъест зеленым ядом окислов. Пускай пропадают. Димке это уже не понадобится.
С револьвером в кармане он чувствует себя увереннее и спокойнее. Теперь можно немного передохнуть. Привалившись спиной к стволу и совершенно не чувствуя стылого дыхания земли, Димка достает кусок хлеба и медленно жует его, стараясь насытиться. Сколько раз ночью в вагоне он представлял, как все это будет – то, что задумал, – но, пока он не ощутил тяжести оружия, все эти ночные мечтания были лишь бредом, мальчишеским вздором; теперь, они превратились в жесткий и близкий к исполнению план взрослого мужчины. Он потребует у Серого встречи с Чекарем. Конечно, никто из них и думать не может о том, что намерен сделать Димка. Он для них жалкий сосунок, которого прикрывают взрослые дяди. Чекарь.не сможет отказаться от встречи. Димка еще заглянет в его голубые нахальные буркалы. Должно быть, Чекарь, как всегда, явится со своим слащавым хитроумным Зубом. Пусть. Револьвер у Димки будет взведен, и много времени это не займет. Чекарь тоже не с пустыми карманами ходит, но Димки он не станет опасаться Он, Димка, близорук однако в очках, когда их водят стрелять в тир, дырявит мишень не дальше девятки. А потом – будь что будет. Свой бой с фашистами Димка должен выиграть, и он его выиграет, Все остальное не имеет значения, как и на войне. Да, фронтовики помянут Димку в «Полбанке» как настоящего парня. Стихи… Ну, что ж, другой будет писать для них стихи и письма в Президиум. Найдется. Но справиться с Чекарем должен он один. И только он один может это сделать. Он уверен теперь, что не сдрейфит по дороге и доберется до цели. Дорога у него еще длинная, но выдержки должно хватить. Ну, может, будет сбиваться, будут одолевать наплывы липкого страха, будет стискивать ледяными тисками грудь и морозить пятки, но ведь полпути пройдено – не свернуть уже.
Над его родными лесами летит стылый ветерок, шелестит оставшимися на зиму одинокими листьями. Кислица на взгорке словно бы подпирает серое небо. Еще минуту-две – и Димка тронется в обратный путь.
Трудно, распроститься с этими милыми, родными местами, такими невзрачными на посторонний взгляд и так много говорящими сердцу. Бабку жаль. Когда весть о Димке докатится до нее, лучше уж Димке быть
