«Под этим небом черной неизбежности…»

Помню запах нарциссов острый,
Взморье, пляж на песчаной косе,
Веселый Елагин остров,
Дымящееся шоссе.

Помню лето, тебя и книгу
С беспокойным распевом строк,
Норвежские песни Грига
И с набережной ветерок.

1917

Царское село

Здесь шум ветвей с ветрами говорит
И парк тревожит стужей обнаженный.
Здесь Камерона строгие колонны
Уходят в неба мутный хризолит.

Безлюдие в аллее просветленной,
Где мрамор статуй меж стволов сквозит,
Где ступеней растреснутый гранит
Уже ковром устлали пестрым клены.

Слепые, равнодушные года
Я здесь считаю. Никнут холода
На обелиски Славы и Победы.

А ветер, северный мечтатель-сноб,
Пылающий мне беспокоит лоб
И снег метет на плечи Кифареда.

1920

В парке

Здесь голос тишины уже так ясно внятен,
Здесь в изумруде трав обрывки желтых пятен
И широко взлетать закатному лучу,
Над парком, осенью разубранным в парчу.

Скучают мраморных фонтанов обелиски,
И сердце смущено тревогой тайно близкой.
Гудит Гиперборей, сметая пыль с дорог,
И листья надают в разметанный песок.

Предзимних бурь струна уже заныла,
И Дева Белая кувшин свой уронила.
«Но Дева красотой по-прежнему горда,
И трав вокруг нее не косят никогда».

Люблю безлюдие аллей, поблекших рано,
И изморозь с утра, а к вечеру туманы.
Последний луч бесплотный, как обман,
Над павильонами, что строил Монферран,

Ложится неживой печальной позолотой
На мертвые дворцы и окон переплеты.
И думает — о чем? — следя летучий лист,
На бронзовой скамье кудрявый Лицеист.

1920

Петергоф

Фонтаны спят. Екатерины нет.
И Музы не настраивают лиры.
И у ворот пустого Монплезира
Не видно раззолоченных карет.

Горит вечерний, золотистый свет
На облаках осеннего сапфира,
И этот парк запущенный и сирый,
В сентябрьский траур пышно разодет.