посмотреть на муравейник.
– И потом, я заметил, что ты ко мне ни разу не заходил, – не отступался Воловой. – А тебе следовало бы информировать меня о ходе расследования.
– По-моему, вы достаточно осведомлены о ходе расследования, – ответил Аркадий и подумал о Славе. – В общем, мне нужно было бы посмотреть на личное дело Зины Патиашвили, что хранится у вас, а вы все равно мне его не покажете.
– Не покажу.
– Но я и так могу сказать, что там написано: «Добросовестный труженик, политически зрелый, готовый к сотрудничеству». Никаким делом она не занималась, была вертихвосткой, которая готова переспать с каждым, и вы все это прекрасно знали, что, в свою очередь, означает, что она была вашим доносчиком – не Скиба или Слезко, а она. Либо это, либо она спала с вами.
– А ты Библию читала? – спросил Наташу Обидин.
– Библию читать вовсе не обязательно. Это все равно что сказать: доктором может стать только тот, кто сам болен, – отвечала ему Наташа. – Я знаю, из чего состоит Библия, названия книг, их авторов.
– А чудеса?
– Постыдись! Постыдись! – Вокруг Обидина люди начали в гневе вставать. – Она же специалист! Не было никаких чудес!
В ответ Обидин прокричал:
– Убивают женщину, она качается на океанских волнах, а потом возвращается на то судно, где ее убили, и вы еще говорите, что чудес не бывает!
Уже почти никто не сидел на своих местах, некоторые начали потрясать кулаками.
– Трепло! Сумасшедший! Так можно договориться до того, что Датч-Харбор проплывет мимо борта!
Поднялся Слезко и пальцем вытянутой руки указал на Аркадия.
– Вот провокатор, который не пускает нас на берег!
– Чудеса существуют! – кричал Обидин.
– Это действительно будет чудо, если ты уберешься с траулера живым, – сказал Воловой Аркадию. – Надеюсь, тебе это удастся. Очень хочется посмотреть, как ты вернешься во Владивосток и начнешь спускаться по трапу навстречу пограничникам.
Лидия Таратута налила Аркадию стакан крепленого вина. Ей, как буфетчице, отвечавшей за питание офицеров, полагалась двухместная каюта, но жила она в ней одна. Аркадию показалось, что ее любимым цветом был красный. Темно-коричневых тонов восточный коврик с экзотическим рисунком и необычной формы был пришпилен, как огромная бабочка к переборке. Красные свечи в бронзовых подсвечниках. Из- под койки виднелись красные замшевые туфельки. Вся каюта была похожа на уборную актрисы, становившейся с возрастом все более сластолюбивой. Выкрашенные хной волосы и яркая губная помада усиливали впечатление. В прорезь полурасстегнутой кофточки виден был болтавшийся на цепочке янтарный кулон. Как бы сами по себе расстегнувшиеся пуговицы должны были свидетельствовать о беспечности и щедрости. На советском торговом флоте у капитана не было права выбора: судно ему вручали вместе с офицерами и всей командой. С единственным исключением – без буфетчицы. Выбрать ее предоставляли капитану. Марчук своим правом воспользовался со знанием дела.
– Ты хочешь знать, с кем из офицеров спала Зина? Думаешь, она была шлюхой? А кто ты такой, чтобы судить? Тебе повезло, что с тобой работает Наташа, я вижу, ты не находишь с женщинами общего языка. Может, в Москве ты имел дело только с проститутками. Не знаю, что из себя представляет Москва. Была там только раз, профсоюз посылал. Опять же, с другой стороны, ты не знаешь, что это такое – жизнь на судне. Что хуже: то, что ты не понимаешь баб, или то, что ты не разбираешься в нашей жизни? В конце концов может получиться так, что ты и не захочешь уходить на другое судно. Еще вина?
Поскольку Наташа стояла перед дверью – на тот случай, если бы он вздумал спастись бегством, – Аркадий принял стакан. Он сразу же с готовностью признал, что ничего не понимает в женщинах. Он и на самом деле не знал, для чего Наташа привела его сюда.
– Он не может уйти с траулера, – сказала Наташа. – Он – следователь, просто он попал в один переплет.
– Человек с интересным прошлым? – спросила Лидия.
– На мне печать политической неблагонадежности, – ответил Аркадий.
– Так это просто насморк, а не прошлое. У мужчин не бывает прошлого. Их гонит с места на место, как опавшие листья. Прошлое есть только у женщин. У меня вот есть прошлое. – Она сверкнула глазами в сторону стенного шкафа, на дверце которого была прикреплена фотография двух девчушек, сидевших, как пара австралийских попугайчиков, на одном стуле, в беленьких платьицах, с белыми бантами в волосах. – Вот это прошлое!
– А где отец? – стремясь быть вежливым, спросил Аркадий.
– Ах, какой удачный вопрос. Я не видела его с тех пор, как он спустил меня, уже на шестом месяце, с лестницы. Так что теперь у меня две дочки в интернате в Магадане. Одна воспитательница и одна нянечка на тридцать детишек. Воспитательница – пожилая женщина с туберкулезом, нянька – воровка. Вот кто поднимает на ноги моих ангелочков. Каждую зиму они болеют. Персоналу интерната платят девяносто рублей в месяц, они вынуждены воровать, так что я каждый раз, прибывая в порт, посылаю им что-то, так, чтобы иметь надежду на то, что дочки не умрут с голоду или от воспаления легких до моего приезда. Слава Богу, что я могу выйти в море и заработать для них денег. А если я встречу где их отца, я отрежу ему его штуку, чтобы насадить на крючок вместо червя. Пускай-ка он за ним поныряет, так, Наташка?
Чайка захихикала, но тут же, спохватившись, с серьезным видом заглянула Аркадию в глаза. Надо быть осторожнее, он читает мысли!
– Поверьте, не припомню такой ситуации, в которой чувствовал бы себя большим дураком, чем сейчас.
Ладонями Лидия провела по подолу, разглаживая несуществующие складки.
