ответила:
– Помню.
Лейтенант полистал какие-то бумаги, лежащие у него на столе, и снова обратился к Але:
– А можете ли вы рассказать, какими методами Рюмин вел допрос?
Аля молчала. Лейтенант вежливо повторил свой вопрос. Аля не знала, как ей быть – допросы велись так называемым «недозволенным методом», ее избивали. Но этого не полагалось разглашать, о чем заставляли давать подписку.
Когда Аля решила отделаться какими-то общими малозначащими словами, лейтенант снова порылся в бумагах и на этот раз прямо заявил, что Рюмин арестован как враг народа за злоупотребления и самоуправство во время ведения допросов (Аля с трудом верила своим ушам) и что из центра пришел запрос, нет ли среди туруханских ссыльных тех, кто прошел следствие у этого самого Рюмина. Пораженная услышанным, Аля в скупых выражениях, стараясь держаться одних фактов, не отягощая их моральной оценкой, рассказала, как велся допрос… Под конец этой встречи лейтенант сообщил Але, что арестован не один Рюмин, Аля, не чувствуя под собой ног, неслась домой, чтобы поделиться со мной этими новостями.
Прошло какое-то время, и из газет мы узнали, что Берия тоже арестован, что и он оказался врагом народа. И Аля тут же вспомнила о Дине Канель, с которой она сидела в одной камере на Лубянке и очень сдружилась, а позже в другой камере она встретилась с сестрой Дины – Лялей. Аля знала, что сам Берия допрашивал Лялю, знала, каким пыткам и мучениям подвергались сестры, и она тут же написала письмо в прокуратуру. Ляле она помочь уже ничем не смогла – та была расстреляна. А Дине это письмо помогло, и она очень скоро, уже в 1954 году, была выпущена из тюрьмы и вернулась домой.
А мы продолжали жить, как жили. Получали редкие письма с Большой земли и довольно частые письма от Анастасии Ивановны, которая была в то время в ссылке в Сибири, в деревне Пихтовке, недалеко от Новосибирска. Письма Аси, написанные неряшливо и неразборчиво, вдоль и поперек листа, были почти не читаемы и всегда очень расстраивали Алю. Аля поддерживала Асю ласковыми словами, в которых была надежда.
Здоровье Али немного поправилось, она снова делала зарисовки, ходила гулять в солнечные дни, когда бывала свободна.
Половодье той весной было необыкновенно сильное. Береговая галька на глазах закрывалась наступающей водой, многие прибрежные лачужки были под угрозой, и местные жители, захватив самое ценное, вскарабкались на обрыв и сидели наверху, со страхом наблюдая, как наступает вода.
Мы жили на более высоком месте, но и к нам подступала вода. Я проложила дорожку из кирпичей до кромки воды, которая уже захватила наш огородик. Сложила чемоданы и села ждать, что будет дальше. Аля ушла на работу в клуб, откуда был хорошо виден Енисей, и она могла прибежать домой за пять – семь минут. Какие-то местные жители уселись на краю нашего обрыва, с интересом наблюдая мои действия.
– Ты че не уходишь?
– Вот сижу, жду, как вода приблизится.
– Однако, девка, потонешь!
– А вы на что – неужели не спасете?
Минутное молчание, и потом уверенно:
– Однако, спасать не будем…
Вода затопила весь участок и остановилась на последних кирпичах, примерно за метр до входа в дом, потом задержалась на какой-то час и медленно начала спадать. Мы остались целы, но переволновались страшно и с трудом пришли в себя.
А затем наступила бурная и краткая весна. Пробивалась травка, прилетели и шумели в кустах дикие утки, деревья покрылись зеленовато-розовым пухом. На улицы высыпало все население из своих темных, занесенных сугробами домов. Всюду текли ручьи, в которых возилась подросшая за долгую зиму детвора, везде попадались народившиеся за это время щенки ездовых собак. Люди распрямились, уже не защищали лицо руками от холода и улыбались.
Аля деятельно участвовала во всех весенних мероприятиях – постановках, выступлениях. Я довольно удачно устроилась счетоводом в стройконтору. Ко мне хорошо относился начальник, не умевший складно выражать свои мысли. Я помогала ему писать доклады. Начала вникать в работу конторы, наводить порядок и скоро была выбрана председателем месткома и была отмечена в местной газете. Совместно с Алей устраивала детские праздники для детей рабочих конторы. За гроши добывали подарки, потом устроили с Алей смотр художественных изделий местных женщин, и в клуб нанесли всякие вышитые подушки, рукавицы, украшенные кусочками меха унты, была даже гладью вышитая картина. Раздавали премии, и все остались очень довольны.
Когда Але дали чистый паспорт и сняли ссылку, мы наконец вздохнули свободнее. Спало постоянное напряжение, забрезжили реальные надежды на лучшую долю. Сразу поднялись Алины акции в клубе, и она почувствовала почву под ногами. Позволяла себе от чего-то отказываться. Поспорила с партийными товарищами, что лозунг Ленина «Коммунизм (а не социализм) – это есть советская власть плюс электрификация всей страны». Проверяли ее слова аж в области, и когда, выяснив ее правоту, принесли извинения (теперь страшно стало им, а вдруг за нашими спинами возникнет «рука» и мы начнем мстить!), Аля сказала, что этого мало, а надо дать ей заверенную справку с печатью. И ведь дали! Кажется, это был первый случай, когда Аля искренне и по-молодому смеялась!
Теперь мы еще больше стали гулять. Места наши были очень живописные, но ходить в лес приходилось только или ранней весной, почти еще до зелени, или поздней осенью, когда по ночам были уже заморозки. Остальное время было царство сперва комаров, а потом – гнуса. Никакие накомарники не помогали. Еще не войдя в лес, на опушке, смельчак слышал мерное жужжание, как будто шумела ткацкая фабрика с тысячью станков. А лес был разнообразный, были прелестные мшистые лужайки, окаймленные березами и осиной, где грибов было столько, что мы, присаживаясь на корточки, просматривали всю поверхность местечка и шли туда, где среди зелени торчало больше грибных шляпок. Брали одни шляпки, и то через один-два часа были полные ведра, которые надо было тащить обратно. Дома высыпали все на подстилку на пол, перебирали и солили на зиму. Аля собирала грибы и ягоды просто как одержимая, так что бывали случаи, когда она приходила домой уже в полной темноте, но при ней всегда была Пальма, и это немного успокаивало. Все эти хозяйственные дела заполняли свободные часы, служили нам хорошей гимнастикой и охраняли от цинги.
Иногда в лесу мы набредали на глухие места с буреломом, где неожиданно между деревьями блестело темное лесное озеро – торфяное, без птиц и рыбы. Были среди этой глухомани и маленькие вырубки, где иногда располагались военные посты, которые мы с опаской обходили. Мы не боялись заблудиться: поблизости был Енисей со своей стремниной, бесконечным простором и плохо различимым противоположным берегом.
По Енисею на легкой лодочке я перебиралась с Женечкой Мох и ее мужем на большой остров (шар по- местному), который каждую весну затапливало, и потому там была хорошая земля и давали участки на посадку картофеля. Выходили мы рано утром, в те часы, когда все живое еще только начинает просыпаться и не подает голоса; плыли по необозримой воде, потом были камыши, водяные лилии, мелькали стайки рыб, было красиво и очень страшно.
Когда Але неожиданно дали отпуск и разрешили лететь на месяц в Москву, нам просто не верилось, что такое стало возможным. Кружковцы занялись составлением списков и совали ей деньги на покупку всяких мелочей, без которых им просто нельзя было обойтись. Пастернак обещал оплатить проезд.
Все провожали, уехала Аля счастливая, довольная. Она написала несколько писем с дороги и из Москвы. Я же хочу рассказать, что было после ее возвращения.
Клуб представлял собой довольно высокое двухэтажное здание. Двухэтажной, собственно, была пристройка, а зрительный зал напоминал ангар, всегда холодный, с наледью на окнах, обычно ради тепла и темноты завешенных темным сукном. Вход в зрительный зал был позади здания. Налево, через сени, дверь
