Хэйдок Альфред
Нечто
Альфред Хэйдок
Нечто
1
Караван шел на запад. Груженые верблюды высоко несли уродливые головы с застывшим презрением на уродливых губах. Когда путь вытянулся уже во многие сотни верст, - некоторые из них пали и остались лежать, вытянув закоченелые, желвастые ноги. Остальные проходили мимо них и плевали зеленой пеной, потому что презирали решительно все - и жизнь, и смерть. С величайшим бесстрастием, как подобает философам, презревшим бытие, равнодушно, ступали по сыпучим пескам и голым, растрескавшимся каменным черепам угрюмых возвышенностей.
По ночам над мертвой Гоби всплывал несуразно большой, котлообразный месяц, и навешивал на лысые бугры призрачные мантии черных теней.
Тогда все кругом начинало казаться тем, чем, в самом деле. была Гоби, гигантским кладбищем царств, ни в какую историю не вписанных.
У последнего колодца, где обрывался путь, известный вожатому, - вечером за стеною палатки гудел голос Стимса, человека, по прихоти которого была снаряжена экспедиция.
Этот голос не нарушал мертвенной гармонии пустыни, потому что был бесстрастен, сухо насмешлив и - безнадежен...
- Я обманут и хочу, в сущности немногого, - чтобы та жизнь, которая ни разу не сдержала своих обещаний мне, - хоть бы только один раз не обманула меня!
- Я что-то плохо понимаю Вас, - возражал Стимсу молодой ученый Баренс, - на мой взгляд у Вас не может быть неоплаченных векселей к жизни: в сорок лет очутиться обладателем миллионов - равносильно праву брать от жизни все! И, мне кажется, - вы брали...
- Да, брал! - сухо рассмеялся Стимс, - но жизнь платила мне обесцененными облигациями или фальшивой монетой: я получал все поддельное - поддельное уважение, поддельную любовь... Ничего настоящего. Ничего упоительного! Вдобавок у меня испортилась печень!
По суховатому лицу молодого ученого промелькнула вежливая улыбка; она не могла оскорбить Стимса, но, вместе с тем, подчеркивала независимость и любезную иронию ученого.
- И теперь Вам захотелось испытать нечто неподдельное - 'настоящую'
опасность в пустыне?
- Какая опасность? - спокойно переспросил Стимс. - Здесь самое безопасное место в мире, - нет никого и ничего! Даже кирпичу, который может в городе упасть на прохожего с возводимого здания, - и тому неоткуда взяться! Если бы я искал опасности, я остался бы в городе:
там автомобили, трамваи, убийцы...
Баренс с минуту помолчал. Он обвел взглядом спартанскую простоту походной палатки Стимса и невольно задумался, - что влекло этого пресыщенного человека в пустыню?
Сам он, Баренс, шел сюда с определенной целью; воспользовавшись знакомством, он пристроился к дорогостоящей экспедиции, чтобы произвести исследования и где можно - раскопки. Все это нужно было Баренсу, чтобы заставить тысячи газетных станков выбрасывать тонны бумаги, которые крупным шрифтом будут кричать на всех перекрестках мира о сенсационных открытиях молодого ученого.
Он решительно взглянул на Стимса.
- Если это для вас, ну... скажем, - не увеселительная поездка, как я предполагал раньше, то зачем же вы идете в пустыню?
Стимс поднял голову и заговорил громче обыкновенного:
- Я иду за тем заманчивым 'Нечто', которое окутывает тайной далекие горы и исчезает по мере приближения к ним. Если хотите - назовите это наркозом неизведанных глубин. Человечество платит ему дань непогребенными костями в самых неудобных закоулках планеты. В авангарде человечества движутся полусумасшедшие чудаки с неугасимой жаждой невероятного в душе и, время от времени, - как кость собакам, - бросают плетущимся сзади свои ненужные открытия, в виде материков, островов, или новых истин. Самыми счастливыми были древние исследователи: они шли со смутной мечтой открыть что-то вроде Земного Рая, жаждая диковинных стран... И вот тут-то меня еще раз обокрали: наука лишила меня наивной веры в возможность таких открытий! Но я все-таки иду; не верю, а иду! Вдруг - думаю, - за этими горами, куда еще не ступала нога культурного человека, в самом деле, есть нечто, знаете... такое... Хэ-хэ- хэ...
Глаза Стимса странно сверкнули в темноте, а в его смехе было что-то жуткое.
Баренс ничего не ответил: его мозг упорно отыскивал забытое название психического расстройства, вызванного излишествами в наслаждениях и относящегося к области навязчивых идей.
Стимс наблюдал за ним: затем насмешливо улыбнулся:
- Странно немножко - не правда ли?
- Нет, все в порядке вещей! - торопливо вышел из своего раздумья Баренс, - при некоторых... так сказать, свободных средствах, я и сам пустился бы...
- В таком случае, - перебил его Стимс, - не хотите ли завтра отправиться со мной на несколько дней к вершинам на западе, чтобы поохотиться за таинственным 'нечто'? Караван дальше не пойдет, потому что там нет колодцев, и животные замучены. Воду и провизию придется тащить на себе. Нас будет трое: я беру с собой этого русского стрелка, у которого такая длинная и труднопроизносимая фамилия.
- У меня на завтра намечены раскопки.
- Ну, конечно, - мое эфирное 'Нечто' должно пасовать перед научными целями! - чрезвычайно вежливо согласился Стимс.
Когда Баренс ушел, Стимс откинул полотнище палатки и долго стоял лицом к лицу с мраком. Опять, точь-в-точь, как во время разговора с Баренсом, он сухо и коротко засмеялся...
2
Илья Звенигородцев - так звали русского стрелка, нанятого в Шанхае в число охраны каравана, - встал рано, когда еще все спали, и занялся приготовлениями, чтобы сопровождать Стимса в намеченную экскурсию.
Он побрился на ощупь - без зеркала; вылил на голову ведро студеной воды и занялся своими ногами: долго мыл и растирал их, а затем тщательно перебинтовал икры колониальными гетрами. В его заботливости к собственным ногам сквозило чуть ли не преклонение, и это было так понятно: жизнь Ильи. за немногими исключениями была почти сплошным походом, где упругие, мускулистые и неутомимые ноги являлись существеннейшим из шансов на существование. Кроме того, картина спящего лагеря с часовым на бугорке слишком напомнила Илье былые дни, когда с дальних холмов наползали серые цепи врага, и всяк подтягивался, готовясь к встрече жестокого дня.
Шестнадцатилетним гимназистом Илью, с тяжелой винтовкой в руках, бросило на улицу какое-то, в одну ночь образовавшееся, местное правительство, которое призывало все население поголовно стать на защиту города от осатанелых банд людей, увешанных пулеметными лентами, - матросов и дезертиров.
Первыми вышли на оборону гимназисты с лысым директором во главе, который был настроен торжественно, говорил прочувственные слова о гражданском долге, и, к чести своей, - сам вполне верил этому...
Трусливое мещанство попряталось в подполья или улепетывало в заимки.
Наступавшие, не останавливаясь, почти на ходу, быстро перестреляли порозовевших от мороза мальчиков и занялись расправой в городе.
Илье удалось прибежать домой, и тут старая, морщинистая женщина всунула ему в руки узелок с провизией, перекрестила Илью, а сама, обливаясь слезами, осталась у косяка... А Илья пошел огородами, пашнями, целиной...
Потом он попадал в разные отряды, где выучился ругаться, стрелять без промаха и... зверел. Долго он ходил по Монголии за полусумасшедшим человеком, по имени Унгерн фон Штернберг, который поклонялся Будде, брал города и отдал столицу страны на разграбление своим войскам. А потом было опять бегство, Шанхай, панель - голод...
И еще было сумасшедшее желание хоть на миг пожить так, как жили другие, кто разъезжал на мягко шуршащих авто, пил вино в обществе красивых женщин за толстым стеклом бара, - так близко и так
