может быть, даже и без личного интереса, а просто так. Чужаков колотить принято. Но курьеры шли — Ваня, Вадим, Виктор 'Кваша. У последнего нередко ночевал, хоть большая семья ютилась в двух комнатах, что они снимали у моей тетки.
Ссорились. Ссоры затевал всегда он. Так он реагировал на мое поведение, которое расценивал как избыток внимания к кому?либо, кроме него. Обижал меня в письмах, упрекал. А потом: «Прости меня!»
Я в те годы писала стихи. У нас в пятом классе была прекрасная учительница литературы Надежда Алексеевна Мита- сева. Я полюбила ее сразу и навсегда. Она привила нам любовь не только к родному слову, но и к родному звуку. Она создала и бессменно руководила школьным хором, ставила с нами спектакли. Мы обожали ее, а поэтому очень добросовестно и с интересом занимались в ее кружках. С нею же с пятого класса по восьмой издавали рукописный журнал. Меня она выделяла из класса, я отвечала ей преданной любовью. На меня она надеялась, этот журнал писать и оформлять приходилось в основном мне. Были там и мои стихи, но я сейчас хочу сказать не о них, не о тех стихах, что писались для публики, для чужих глаз. Я тогда отделяла их от того, что называют интимной лирикой. Читая сейчас эти свои стихи, я отчетливо вижу их героя. Стихи либо спровоцированы им, либо прямо?таки ему адресованы.
Был у нас как?то переполох, суть его я сейчас точно не припомню: то ли Анатолия собирались забирать в армию прямо из школы, то ли предполагалось сразу же по окончании военное училище. Не помню деталей неспроста: они не имели для меня значения. Главное было в том, что его отнимали или грозили отнять у меня сейчас, отнимали надолго, а поэтому возможно, что навсегда. Мне было очень плохо. Он видел, как я была расстроена, и, мне теперь кажется, слегка играл на этом. Во всяком случае эта история ни к каким переменам не привела, и мне весьма сомнительно сейчас: а был ли мальчик, может мальчика?то и не было? Я тогда плакала потихоньку ночами, когда представляла себе, что не увижу его долго — долго. Может быть, даже никогда. Я написала длинное стихотворение, в котором было почему?то три части. Вторая мне, помню, нравилась больше других. Возможно, оттого, что темой ее была не моя
слезливая тоска, а нечто вечное. Стихотворение у меня без даты, но относится оно, скорее всего, к 1952 году. Я воображала, как его увозят куда?то на север.
Возможно, костерок в саду съел большую половину школьного периода. Возможно, писем в конце его было значительно меньше. Многое ведь менялось в нашей судьбе. В 53–м он блестяще окончил школу и поступил в Ростовский университет на исторический факультет. Я с отличием, как и в предыдущие годы, окончила девятый класс. В сентябре он приезжал из Ростова, привозил мне цветы, большие такие веники, где цветы «смотрят» все в одну сторону. Ездил зайцем. Иногда пил одну кружку пива в вагоне — ресторане от Ростова до Сосыки (150 км).
Потом приезды и весточки стали все реже. До меня стали доходить тревожные сигналы — плохо себя ведет, пьет, дебоширит. Не хотелось верить, но информация была серьезной, и источник не вызывал сомнений.
А в это время… Ах, уж эта сакраментальная фраза! Позже я не один раз задавалась вопросом, что в моей жизни означает та встреча — простую случайность, несчастный случай, или же природа не терпит пустоты… возле меня? Так или иначе, но на районной отчетно — выборной комсомольской конференции, где мое присутствие в составе школьной делегации было вполне логичным, т. к. я ходила в комсомольских лидерах, я познакомилась с секретарем организации местной военной строительной части, что строила в те годы автодорогу Ростов — Краснодар. Мы оба поразили воображение друг друга с той только разницей, что я, как могла, пыталась это скрыть, а он нет. Он был красавец. Это бросалось в глаза сразу и очень затрудняло восприятие остальных характеристик этой личности. Высокий, стройный, по — кавказски тонкий в талии, пластичный и грациозный, как зверь из семейства кошачьих, лицо мраморно — белое, но белизна не болезненная, а какая?то породистая. На ее фоне черные густые волосы, брови, длинные мохнатые ресницы и черные выразительные глаза выглядели особенно выигрышно. Глаза всегда блестящие, спокойно — созерцательные. Если у Анатолия в каждом глазу легко просматривалось по чертенку, то здесь определить что?либо было невозможно. Какая?то темная бездна, а возможно, и пустота… Очарование этой личности исчезало по меньшей мере на треть, едва он открывал рот. Это не сегодняшнее мое открытие. Так я думала и тогда. Просто по мере того, как я его узнавала, рассудок мой все больше и больше вопил и возмущался. Но это было потом, а вначале я даже слегка обалдела от первого впечатления. А он сразу же решил завести деловые связи, опираясь на мою комсомольскую сознательность. Вначале со мной, а потом с дирекцией школы договорился о выездных концертах самодеятельности в его воинской части. Не знаю, была ли у него такая необходимость, но в школе он появлялся несколько раз вполне официально, даже не повидав меня. Так что потом, когда он пришел к нам на вечер еще с двумя офицерами, это не вызвало ни удивления, ни нареканий. На
вечере он танцевал только со мной. Надо было видеть физиономии молоденьких учительниц, что тогда тоже ходили на вечера. Опять я попала в прожекторном перекрестье под зенитный обстрел.
Как?то после очередного пленума райкома комсомола он с другом напросился ко мне домой. Попали на обед. У нас тогда гостила гестра из Южно — Сахалинска, директриса школы, как тут же заметил его друг, по — моему, в прошлом перспективный ростовский урка, с которым у сестры тут же замкнулась вольтова дуга. На фоне его наглой развязности Виктор смотрелся как чистый ангел. Его немногословие сослужило ему добрую службу. Маме всегда казалось, что солдатики голодные. И в войну, и в этом случае она подкармливала их от чистого сердца. Так было и после, когда он бывал у нас дома. А еще он играл на скрипке, что также не оставило мать равнодушной.
Много позже я спрашивала маму о причине такой непонятной для меня тогда лояльности. Ведь в оценке моих воздыхателей главным критерием у нее был страх за меня, за возможные последствия такой дружбы. Так чем же мальчик — ровесник из местных опаснее заезжего поручика с убийственно красивой внешностью?
— Умом, — ответила она лаконично. — Тот был умен, а этот красивый дурак. Ты, безусловно, в этом разобралась, а потому он был неопасен.
Мудрая была у меня матушка, что и говорить. От нее не укрылись его восхищенные взоры на мою косу
