Кроме Лешки за котом наблюдали две вороны. Они перекаркнулись и перелетели с дерева на забор. Та, что села с хвоста, повертела черно-серой головкой, осторожно, бочком, подкралась к коту и клюнула. Рыжий встряхнулся, проводил злым взглядом убегающую птицу, лег головой в ее сторону. Не успел он закрыть глаза, как вторая ворона выдернула из хвоста порядочный клок рыжей шерсти. Кот перелег головой к ней, но тут же получил от первой. Гонялся рыжий за птицами, отчаянно колотил хвостом по планке, злобно фыркал, но едва расслаблялся в дреме, как подскакивал от боли. И сдался – спрыгнул с забора и, стыдливо понурив голову, затрусил по тротуару под насмешливое карканье ворон. Обидчицы сошлись там, где он лежал, посидели рядышком, праздную победу, а затем перелетели на дерево.
А Лисипед все еще вбивал знания в доску да так, что мел раскрошился, пришлось брать другой кусок. Никто учителя не слушал. Гилевич передал записку Смирновой. Светка прочла и покрутила пальцем у виска. Заметив, что Лешка смотрит на них, густо покраснела. Тюхнин пережевывал бумажку и с помощью пластмассовой линейки обстреливал одноклассников липкими шариками. Девочки шушукались и смеялись.
Надо было прогулять, но Вовка Жук заставляет учиться, говорит, иначе на шофера не возьмут. Врет: в ПТУ с любыми оценками берут. Но спорить с ним бесполезно: сказал и баста – в рейс во время уроков не берет. Придется сидеть в душном классе и рисовать в тетради «антонобили» – так их называет Лисипед.
На перемене Порфиров, Тюхнин и Гилевич пошли за школу курить. Сразу за углом, не боясь учителей, стояли старшеклассники. Ближе к деревьям и пугливо оглядываясь – малышня. И курили младшие в основном «бычки», редко у кого была целая сигарета, да и та на двоих или троих. Лешка остановился около старших, ожидающе посмотрел на Гилевича.
Вовкa спросил, как приказал:
– Ну, кто даст закурить?
Щедрых не нашлось. Все боязливо поглядывали на Порфирова, ему одному дали бы, а троим – уж лучше рискнуть. Не повезло Филиппскому.
– Давай, – пристал к нему Гилевич.
– Нету.
Вовка похлопал по карманам семиклассника.
– А это что?! А ну, вынимай!
У Филиппского забегали под скулами острые желваки, будто гонял под кожей согнутые лезвия, глаза сузились. Лешка с презрением наблюдал за ним.
– Что кривишься? Не нравится? – издевался Гилевич, вынимая из пачки все сигареты, кроме последней: последнюю и милиция не забирает. – А то смотри, могу и по соплям заехать, чтоб нравилось!
Кулаки Филиппского дергались, словно давил в них резиновые мячики. Дави-дави, нечего было жлобиться. Отдал бы сразу три сигареты, теперь бы не щерил зубы... А остальные – тоже хороши: стоят, лыбятся, довольные, что не к ним пристали. Причем старшие – с облегчением, а младшие, кто слабее Фили, еще и со злорадством. Дай Лешка команду, забили бы Филиппского, как мамонта. Все – гниды трусливые. Лупить их надо, как псов шелудивых.
Алексей забрал у Гилевича трофейные сигареты, дал по одной дружкам. Покурив, отправился домой, чтобы успеть пообедать до приезда Жука.
Недавно был аванс, поэтому мать ходила веселая. Она наложила ему картошки, нарезала сала. После того, как неделю назад Алексей заступился за нее, помог справиться с буянившим отцом, отношение к нему стало совсем как к взрослому.
Ездил с Жуком до вечера. Загнав КамАЗ в гараж, выпили с шоферами. Для них Лешка уже был своим, поговаривали, что, когда вернется из армии, то сядет в автомобиль Жука, а Володя к тому времени получит новый. Правда, и в магазин гоняли как своего – обязанность младшего. Ничего, когда-нибудь появится другой молодой. Возвращался домой по темным безлюдным улицам. От нагретой за день земли пахло прелыми листьями. Где-то в дальнем конце поселка надрывался магнитофон и тарахтел мотоцикл. Пойти бы похороводиться, но сил уже нет. Вроде не трудная работа – крутить баранку, а спина болит и шея покалывает, будто за воротник репейников насыпали.
На лавке у дома Смирновых сидела парочка. Алексей прошел бы мимо, но окликнули голосом Гилевича:
– Леш, закурить нет?
– Есть.
Рядом с Гилевичем сидела Светка. Она виновато посмотрела на Лешку, а потом уставилась на собственные туфли. Он сел на лавку, удивленно покосился на Смирнову. Раньше как-то и в голову не приходило, что за ней можно ухаживать. Луна осветила Светкино лицо, хорошо видны были четко очерченные губы, длинные, загнутые кверху ресницы, сережки в форме кленовых листьев, конский хвостик на затылке. Лешке припомнилось, как прижимались к его ребрам маленькие груди во время танцев в новогоднюю ночь.
– Что-то холодно, – произнес он и обнял Смирнову за талию, подсунув руку под кофточку. – Погрей меня, Свет.
Она немного посопротивлялась, но не смогла вырваться из крепких рук и даже оказалась чуть ближе к Алексею и не отовинулась. Лицо ее закаменело, на щеки легла тень.
– Леха, мне надо сказать тебе кое-что, – буркнул Гилевич.
– Говори.
– Нет, по секрету, давай отойдем.
Алексей прошел за Гилевичем метра три, на ходу готовясь к драке.
– Понимаешь, – поправляя рукой пробор, заискивающе начал Вовка, – у меня с ней того – ну, сам понимаешь.
Драки не будет. Жаль. Так бы хоть уважал Вовку.
– Ну и что?
– Ну, это – мешаешь ты.
Алексей не испытывал особого желания сидеть со Светкой, но процедил сквозь зубы:
– А может, ты?
– Леш, ты чего?! Понимаешь, я с ней серьезно...
– Ну и что?
– Леш! – взмолился Гилевич.
Его унижение взбесило Порфирова:
– Пшёл отсюда!
– Ты чего, Леш! Ну не надо...
Закончить не успел, потому что получил под дыхало. Гилевич крякнул и замер полусогнутый. Чуб упал на глаза, прикрыв, наверное, слезы. Если бы Вовка дал сдачи, Лешка не бил бы больше. Ну, может, еще разок врезал бы, но не отнимал Светку. Однако сопротивления не было, поэтому, раззадоривая, щелкнул Вовку по кончику носа.
– Так кто лишний.
Еще щелчок.
– Так кто?
Гилевич кривился и молчал, а глаза метались загнанно со Светки на дорогу к дому и обратно. Веснушчатые щеки плаксиво расползлись и мелко задрожали.
– Лешка, прекрати! – возмутилась Смирнова.
– Пшёл отсюда! – подражая интонации Жука, приказал Порфиров и, когда Гилевич развернулся, пнул ногой под зад. – Сыкун!
Вовка, спотыкаясь, побрел в сторону, противоположную дому.
– Зачем ты так? – жалостливо спросила Смирнова.
– Трус! – коротко бросил Лешка, садясь на лавку.
– Все равно не надо было.
