– Мы будем беседовать с ней о таких делах, что даже знать о них без особого разрешения… Впрочем, для успокоения… Анна, вы опять нападете на меня?
Она ответила очень спокойно, что хотела бы, но у нее отобрали оружие.
– А ногтей я не боюсь, капитан, – сказал я «черному воротнику». – Надеюсь, вы не считаете, что заместитель диктатора не способен противостоять хрупкой женщине?
Офицер не осмелился подтвердить такое оскорбительное подозрение, только заверил, что при первом зове мигом возникнет.
– Начнем с наших государственных дел, – предложил я Анне Курсай, когда мы остались вдвоем. – Вас интересует судьба вашего бедного мужа – где он, каково здоровье, душевное состояние?.. Отвечаю – понятия не имею, что с ним. И даже руководитель нашей разведки полковник Прищепа знает о нем не больше моего. Считаю этот вопрос разъясненным. О чем теперь будем говорить, государственная преступница, мстительница за мужа, прекрасная террористка Анна Курсай?
Я выкладывал эти насмешки почти доброжелательно и одновременно любовался Анной. Так уж получилось, что все женщины, с какими в последнее время меня столкнули дела, были как на подбор красивы – и моя собственная жена Елена, и Людмила Милошевская, соединившая в себе мужланство походки и грубость общения с ангелоподобным лицом, и эта Анна Курсай, жена неудачливого шпиона. Только Луизу, дочь Путрамента, последнюю из женщин, пересекших мой политический путь, самый отъявленный льстец не причислил бы даже к миловидным. Зато некрасивая Луиза брала прелестью дикого зверька. И насмешливо созерцая женщину, пытавшуюся меня убить, я все больше убеждался, что если и была среди знакомых мне красивых женщин одна вполне безукоризненная красавица, то ее звали Анной Курсай. Я не сумел бы выразить это точное понимание столь же точными словами, но мне вспомнилось, что ради благосклонности этой женщины прожженный дипломат, циник и интриган, последний представитель знаменитого дворянского рода Ширбай Шар готов был пожертвовать и карьерой, и родовым богатством. А пока я любовался ею, она с каким-то мучением всматривалась в меня самого. У нее, как у ребенка, раскрылся от внимания рот, щеки вдруг запали, в любой женщине такое изменение облика означало бы уродливость. Но Анна осталась красивой.
– С чего онемели? – сказал я, не дождавшись ответа. – Импульсатором вы действовали активней, Анна.
– Зато неудачно. К сожалению, вы живы.
– Повторяю – о чем будете говорить со мной?
– Не я вас вызывала, а вы затребовали меня. Значит, вам надо со мной говорить. Мне хотелось убить вас – и только.
– Что ж, начало разговору положено. Итак, почему вам понадобилось рассправиться со мной?
Она зло усмехнулась.
– Разве вы сами не сказали причину? Месть за обманутого мужа, за бедного супруга, так вы выразились.
– А честно ли горевать об обмане человека, профессией которого было обманывать других? Предателя предали, нормальный акт в схватке двух борцов. Вы умная женщина, Анна, и должны понимать, что судьба одного из многих шпионов наших врагов неравнозначна жизни главы правительства…
– Вы слишком много приписываете своей личности, Семипалов! Глава государства – Гамов.
– Государства, Анна! А глава правительства все же я. Кстати, если бы под дулом вашего импульсара оказался Гамов?..
– Отвечаю сразу – нет! Я хотела убить вас.
– Платить за неудачу одного шпиона актом государственного террора?
– Нет! – опять воскликнула она. Она сдерживала себя, но свойственная ее натуре страсть вырвалась. Она приподнялась, схватилась руками за стол. – Я мстила не за Жана! Я люблю мужа, но не преувеличиваю его значения.
– Садитесь! – приказал я. – И держите себя пристойно. Охрана может услышать ваш крик. Итак, вы мстили не за Войтюка. Перед кем же я так страшно провинился, что понадобилось хвататься слабыми женскими руками за боевой импульсатор?
– Я – флора! Неужели и это вам ничего не говорит?
– А что может сказать одно словечко? Флора так флора. Ну и что?
– Муж достаточно виноват сам, чтобы еще мстить за него. Я мщу за мою маленькую страну, над которой вы так поиздевались.
– Вот оно что! Флора – значит жительница Флории. Да, верно, мы выправили прежние ошибки в отношении с Флорией. Вы это имеете в виду, Анна?
– Именно это! Но не исправление ошибок, как вы это называете на своем лживом языке, а те ущемления, тот урон, то безмерное зверство… Все то, что вы обрушили на мою крохотную, мою несчастную страну!
– Ущемления, урон, зверство – даже безмерное! А бывают зверства в меру?
– Вы отлично понимаете меня!
– Если перейдете от ругани к фактам, наверно, пойму. В чем же я так провинился перед вашей страной, что понадобилось меня казнить?
Она уже не говорила, а захлебывалась гневными словами. Ее распирала ненависть. Ее страна внезапно выброшена из мира довольства, из царства относительного благосостояния в пучину бесправия и нищеты. Границы закрыты, на дорогах воинские посты, снабжение извне оборвано, даже электричество не поступает, даже тепло иссякло – целый народ вдруг ввергнут в мир холода, темноты и недоедания. И это чудовищно! Оборваны цивилизованные связи, только обмен товара на товар, примитивный порядок дикарства!.. А как произвести товары, если нет сырья для них? Заводы останавливаются от нехватки электричества и тепла, изделий на обмен все меньше и меньше – впереди мертвая остановка, паралич хозяйства. И вымирание людей! Вот на что нацеливается правительство! А чтобы ускорить деградацию народа, всем латанам приказано покинуть Флорию, а среди них мастера, инженеры, ученые – люди, без которых не функционировать хозяйству. Флоров, рассеянных по Латании, насильно выселяют на родину, а это либо молодые солдаты, освобожденные от воинской службы, либо учащиеся институтов Адана и Забона. Что способны сделать для спасения своего края такие юнцы? Они лишь умножают жаждущие рты, лишь усиливают обнищание несчастной Флории. Террор, до того угрожавший лишь прямым преступникам, обрушился на целый народ! Как с этим примириться? На массовый террор против народа единственный ответ – террор против террористов!
Она говорила, а во мне сгущалось негодование. Результаты созданной мной политики были именно такими, каких я желал. Я ненавидел эту красивую женщину – не потому, что она пыталась меня убить, а по причине куда глубже – в ней сконцентрировалось все то, против чего восставала моя душа.
– Меня радует ваше объяснение, Анна! Вы раскрыли, как эффективны мои действия, как они справедливы, да, справедливы, это слово точно.
– Справедливо разорение целого народа?
– Нет, Анна, не разорение народа, а возвращение его в естественное состояние. Скажу это всему вашему народу! Попрошу у Исиро специальный стереочас для обращения к флорам. Теперь слушайте и не перебивайте – вам первой выскажу то, что завтра услышат все.
И я сказал, что Флория – страна, изначально обиженная природой. В ее недрах и на поверхности нет нормального фундамента благосостояния общества. Она лишена угля, нефти, газа, энергоносителей – все тепло и весь свет должна получать извне. В ней не растет хлопок, нет пастбищ для овец и верблюдов – все ткани она ввозит, а не производит. В ней нет металлов, она не способна на своем сырье наладить самое примитивное машиностроение, даже кухонной посудой не обеспечит свои семьи. В ней не хватает лесов, чтобы создать химию, бумажное производство, мебель. И скудная ее земля родит мало хлеба – на завтраки еще хватает, а на обед и ужин надо ввозить. Даже животноводство дает слишком мало для вывоза, оно не обеспечит и четверти нужд в тепле и свете, одежде и хлебе, цементе и асфальте…
– Я и без вас знаю, что моя родина не одарена природой.
– Можно знать и не понимать. Вы не понимаете, что Флория может цивилизованно существовать лишь как часть другого общества.
– Сотни лет жили самостоятельно – и не гибли!
