собственными ногами и не вернулся обратно ни парадными портретами, ни групповыми снимками Ядра. Елена чуть не со слезами молила меня вернуться домой, но моим избражениям вход сюда не разрешила. Я понял это сразу – Елена не позволила себе восхищаться моим возвышением, не гордилась моими успехами, мой нынешний блеск ее не ослеплял. Она любила не вельможу, не воплощенную во мне власть, а простого инженера – вероятно, будущую крупную величину в технике, но отнюдь не на бурных просторах мировой политики. И потому так свято, так нежно, так строго хранила в неприкосновенности уголок, где двенадцать трудных лет – отнюдь не в райском блаженстве – совершалась наша любовь.
Я долго сидел на диване, не шевелясь и не зажигая света, – в моей голове, как облачки в безветренный день, медленно проплывали хорошие мысли.
Потом звякнул замок. Елена вошла, разделась, зажгла свет и открыла дверь в мою комнату.
– Ты! – вскрикнула она, остановившись на пороге.
Я встал, подошел к ней, хотел весело сказать, что, конечно, это я, разве она сама не видит, потом радостно обнять ее, поцеловать, подать руку и торжественно ввести в комнату. Но она бросилась мне на грудь, я схватил ее и задохнулся, не хватило вдруг воздуха на самое крохотное словечко, я мог только все крепче обнимать ее, все сильней прижимать к себе. Мы так и стояли на пороге, обнимаясь и задыхаясь, даже не целовались, чтобы не оторвать прижатые одна к другой наши головы.
Она первая нашла в себе силы разомкнуть объятья.
– Боже мой, это ты! – повторила она.
Мы вошли в комнату. Она снова прижалась ко мне. И я опять начал задыхаться. Я сказал незначащие словечки, чтобы хоть ими прервать молчание – радость его становилась слишком трудной:
– Вижу, вижу – не ожидала!
Она ответила, зная, что я пойму странное сочетание слов:
– Не ожидала, нет. Но всегда ждала, всегда ждала!
Мы сидели на диване и молчали, обнявшись. Я засмеялся. Она отстранилась. Никогда она не была такой красивой, как в эту минуту.
– Чему ты смеешься?
– Тому, что мы только обмениваемся стуком наших сердец и что раньше у нас не было столь красноречивого разговора.
Она считала, что стука сердец все же мало.
– Ты прощаешь меня, Андрей? Я потеряла тогда веру в тебя…
– Ты возвратила ее, с меня хватит.
Она вскочила с дивана. Глаза ее сияли.
– Ты голоден? Подожди здесь, я быстро приготовлю ужин.
– Не буду ждать даже быстрого ужина. Хочу быть с тобой.
– Тогда идем на кухню.
Она готовила ужин, я смотрел, как она двигается, как зажигает газ, как ставит на огонь то одну, то другую кастрюльку, как режет хлеб, размещает на столе тарелки и вилки. Она попросила:
– Не молчи, скажи что-нибудь.
Я удивился:
– Разве я молчу? Мне казалось, что я без умолку болтаю.
– Нет, ты только смотришь на меня.
– Но ведь это и есть самое важное дело. Я так мало вижу тебя…
– Твоя вина.
– Хорошо, будем говорить. Знаешь, зачем я пришел к тебе?
– Ты пришел к себе. Все остальное не так важно.
– Вот видишь. Ты просишь, чтобы я говорил, и тут же объявляешь, что тебе неважно все, о чем мы будем беседовать.
Мы хохотали. Давно я уже не чувствовал себя так легко.
– Говори, о чем хочешь, – объявила она, ставя передо мной тарелку. Готлиб Бар, великий ценитель яств, облизнулся бы от одного аромата приготовленного Еленой ужина. – Но раньше я спрошу. По стерео передавали, что жена твоего бывшего сотрудника…
– Неудавшееся покушение. Гонсалес разберется, почему эта Анна Курсай подняла на меня руку.
– Ее будет судить Гонсалес? Это казнь!
– Уж не хочешь ли ты, чтобы человека, пытавшегося убить твоего мужа, поблагодарили и отпустили на волю?
– Я хочу понять, что произошло. Она ведь направила на тебя импульсатор не потому, что ты мой муж. Этого я бы ей никогда не простила.
– А если бы она убила меня по другой причине, ты бы ей простила? Впрочем, ты права – она мстила мне за нашу политику.
– Твою или Гамова?
– Ты хорошо знаешь, что Гамов душа всех наших дел.
– Да, я тоже так считаю. Но многие говорят, что Гамов вдохновитель, а ты исполнитель. И стреляла она в тебя.
Я вспомнил, как сама Анна Курсай призналась, что на Гамова она и не думала бы покушаться и считает меня одного ответственным за то, что происходит сегодня во Флории. Я с улыбкой сказал:
– Теоретики религий считают, что у каждого бога свой чёрт. Двуединство божества и дьявола создает действенность религии. Дьявол выполняет предначертания своего бога, но с видимостью борьбы между ними. Мне порой кажется, что я и вправду личный доверенный дьявол у верховного божества – Гамова.
– Не смей так думать! – сказала она, начиная сердиться. Это была хорошо знакомая мне черта: не соглашаясь, она не опровергала, а выговаривала тому, с кем расходилась во мнении. – Ты не дьявол, это недостойно тебя. Дьявол Гамова – Гонсалес. Вот уж воистину чёрт своего бога. Ты не просто при Гамове, а с ним. Ты самостоятелен.
– Самостоятельный второй божок при верховном божестве! Ты видишь меня более крупным, чем я есть реально. Это от любви.
– Анна тоже увидела тебя таким, потому и подняла на тебя руку, только произошло это не от любви, а от ненависти.
– Что подтверждает старую истину: любовь с ненавистью сходятся. Но раз уж мы заговорили на государственные, а не на семейные темы, то перейдем к более важной, чем покушение неопытной террористки. Гамов предупредил, что ты доложишь о каких-то неприятностях в Корине. До сих пор я считал, что любые несчастья во вражеской стране нам полезны. Но он иного мнения. Как поведешь доклад – в моем служебном кабинете или у нас на кухне?
– Можно и на кухне.
В Корине, сказала она, вдруг возникла новая эпидемия. Заболевшие задыхались от воды. Не от обычной воды, этого не замечалось, больные пили воду с той же охотой, как и здоровые, и не хватались после питья за горло. Но водяные пары вызывали кашель, рвоту и обмороки. Аллергия к водяным парам, вот такой диагноз установили врачи Корины. В принципе эта болезнь на островах Корины постоянна – чего-чего, а на нехватку воды там не жалуются. Но раньше к водяной аллергии там относились как к другим хворям сырого климата, – кто-то болел, кто-то сохранял здоровье. А сейчас грозное недомогание охватывает все большее число людей, и течение его все тяжелее. И детей оно поражает много сильней, чем взрослых.
– Установили, отчего такая вспышка водной аллергии?
– Видимо, результат циклонных схваток, разыгранных Кориной и нашим Штупой. В Корине уже требуют предать суду всех метеогенералов. Своих генералов, разумеется. Штупа для коринов недоступен.
– Но циклоны больше не обрушиваются на Корину и Клур – и, стало быть, эпидемия должна пойти на убыль. Кстати, в Клуре не возникло похожих заболеваний?
– Прибрежные города Клура под подозрением. Но эпидемии пока нет.
– Значит, и не будет.
– Ты ошибаешься, Андрей. Эпидемия может и перекинуться на Клур, и усиливаться в Корине.
