исключительно с ним, Милошевская только слушала, лишь гневными вспышками глаз поддерживая его требования.
– Хорошо – повесите… Попросите услуг нашего Черного суда?
– Судей, которые умеют выносить смертные приговоры, и у нас хватает. Намыленная петля давно тоскует по шее Торбы. Его надо было повесить лет пятнадцать назад, когда он только начинал свою карьеру. Это был бы дельный политический акт.
– Почему же не повесили его, раз была такая потребность?
Понсий Марквард раздражался – худые щеки побагровели, грохот в голосе стал басовитей.
– Меня удивляют ваши вопросы, диктатор! Чтобы повесить Торбу, надо было иметь власть. А ведь власть была у него.
– Между прочим, имея власть, он вас не вешал. Впрочем, это несущественно. Итак, чтобы вешать противников, нужно иметь власть. Но власти и сейчас у вас нет.
– Вы нам ее вручите – значит, будем иметь. Это же просто!
– Очень просто! Раз передадим вам власть, значит, будете ее иметь. Безупречное рассуждение! Итак, повесите Торбу, но предварительно надо доказать его вину. Какие преступления за ним числите?
– Многие, диктатор.
– Я бы хотел конкретней…
– Я же объяснил – многие. Расшифровываю: очень многие! А точный список его вин установит суд. Судей мы выберем квалифицированных.
– Вообразите себе такую ситуацию, Понсий Марквард. Вилькомир Торба на суде разнесет в щепы все возведенные на него обвинения.
– И воображать не буду. Ненавижу воображение. Мы реальные политики. Если Торбу найдут, его повесят. Вам придется с этим примириться.
– Что же, если уж придется… Никто не хочет задать вопросы вождю оптиматов Понсию Маркварду?
Вопросы хотел задать я. Понсию Маркварду пришлось повернуться ко мне. Он сделал поворот с вызывающим недовольством.
– Где вы были, Марквард, когда Торба изменил нам, а Ваксель победным маршем продвигался по Патине?
– Меня допрашивают? Я думал, мы как равнозначные политики…
– Все же я хотел бы получить ясный ответ.
Марквард возмущенно обернулся к Гамову. Гамов ласково сказал:
– Понсий, у нас задают любые вопросы и получают точные ответы.
Марквард с усилием сдерживал негодование.
– Семипалов, вы и сами понимаете, где я мог быть. Скрывался от ищеек Торбы и военных шпионов Вакселя.
– Зачем вы это делали, Марквард?
– И это вы знаете не хуже меня. Чтобы меня не схватили!
– Вы так боялись Торбы и солдат Вакселя?
– Солдат Вакселя вы тоже боялись и отступали перед ними.
– Зато потом разбили их. Сейчас свободно ходим по вашей стране.
– Я тоже свободно хожу по своей стране, генерал!
– Да, выползли из норы, где бесславно прятались.
Милошевская закричала:
– Протестую, диктатор! Генерал Семипалов переходит все границы!
– Согласен и с вами, как раньше соглашался с вашим другом Понсием, что обсуждение становится недопустимым, – вежливо произнес Гамов. Если бы Милошевская лучше знала Гамова, она бы испугалась его грозной вежливости. – Разрешите задать и вам тот же вопрос, Людмила: и вы хотите повесить Вилькомира Торбу, если он попадет вам в руки?
– Раньше надо его поймать, диктатор. Пока же ваша прославленная разведка…
– Отвечайте прямо! Допустим, случилось так, что Торба у вас в руках. Повесите вы его своими руками?
– Почему своими? Я пианистка, мои руки играют на клавишах рояля, а не свивают петли… Но за смертный приговор проголосую. Надо же решить в конце концов эту проклятую проблему, которая называется вождем максималистов Вилькомиром…
Гамов опять прервал ее:
– С вами ясно. Полковник Прищепа, у вас все в порядке?
– Конечно! Нажмите правую крайнюю кнопку на втором пульте.
Гамов поискал глазами нужную кнопку и нажал ее. В зал вошли два конвоира, между ними двигался Вилькомир Торба. Я часто видел портреты президента Патины. У меня в памяти отложился образ импозантного, невысокого мужчины средних лет – холеное лицо, безукоризненный костюм, обаятельные манеры, хорошо поставленный – с шепелявинкой и грассинкой – голос. В общем, президент отлично исполненного образца. А в зал вошел бродяга – небритый, исхудавший, в грязной одежде… Гамов приподнялся и вежливо проговорил:
– Приветствую вас, президент! Как вы чувствуете себя?
Вилькомир Торба дико озирался. Гамова он, похоже, узнал сразу – по портретам, естественно, – на меня и Прищепу поглядел с недоумением, а при взгляде на Маркварда и Милошевскую глаза его вспыхнули. Проигнорировав Гамова, он обратился прямо к ним:
– И вы здесь, голубчики? Думаете, что на коне? Далеко не ускачете, не дадут. А дадут, сами свалитесь в грязь. Вы, глупцы, не понимаете: ваше счастье всегда было в том, что вам не давали власти. – Только после такого выпада против своих политических противников он счел возможным обратить внимание на нас: – Вы, вижу, Гамов – победитель кортезов и диктатор Латании? А свита на той стороне стола – ваши помощники? Отвечаю на ваш вопрос: чувствую себя отвратительно. Какие еще вопросы? Задавайте скорей, пока не потерял сознания – третий день ничего не ем, второй день ничего не пью.
– В таком случае, вам надо подкрепиться, Торба, – участливо сказал Гамов. – Не хотите ли чаю и печенья?
– А также пива и колбасы, если не поскупитесь кормить узника.
Исиро что-то сказал одному из солдат, солдат ушел. Исиро пододвинул президенту стул около Милошевской, Торба с громким вздохом облегчения опустился на него и вытянул ноги. Милошевская с возмущением отвернулась. Тот же солдат вошел с подносом, на подносе стояла бутылка пива, колбаса, чай и печенье. Торба жадно осушил стакан пива и накинулся на колбасу. Мы молча смотрели, с какой энергией он поглощает еду. Павел с улыбкой прошептал мне:
– Интересный тип. Он еще устроит нам спектакль.
Я догадывался, что спектакль уже начался, но не тот, какой бы мог устроить президент. Сценой руководил более опытный режиссер. Торба опорожнил второй стакан, с сожалением повертел в руке пустую бутылку и сказал – голос, вначале хриплый, от еды и питья посвежел:
– Отличное пойло! Не думал, Гамов, что ваши министры способны так улучшить напитки. Моему сердечному другу Артуру Маруцзяну промышленность не удавалась. Впрочем, война удалась еще меньше. Нельзя ли еще пива?
– Нельзя. Вы опьянеете. А предстоит выяснять отношения с лидерами оптиматов. Да и с нами тоже.
Вилькомир Торба пренебрежительно махнул рукой.
– Какие отношения? Все ясно без болтовни. Я бы их высек, если бы вернулся к власти. Они меня повесят, если вы дадите власть им. А вы со мной поступите, как пожелает ваша левая нога. Или правая? Не знаю пока, какая из ваших ног командная, хотя в подвале, где так долго прятался, предавался философским рассуждениям на тему ваших директивных ног. Но если пива нельзя, то можно еще колбасы и чая?
Гамов засмеялся.
– Колбасы с чаем можно. И вы так заразительно жуете, что и у меня разыгрался аппетит. Исиро, нельзя ли нам всем чаю с закуской? Перед трудным разговором неплохо подкрепиться.
