декабря 1952 г.: 'Я остывал и портился. <…> Мне не хочется рассказывать о тех годах' [25]. О первом браке, впрочем, упоминается многократно, всегда как о несчастливом).
Существует ещё свидетельство, что в 1928 г. Шварц для неких официальных документов назвался 'иудеем', причём служащий понял и написал это как 'индей'. Отражение сей феномен нашёл в стихотворении 'Генриетте Давыдовне' (1928) друга Шварца - Н. Олейникова:
Я красив, я брезглив, я нахален,
Много есть во мне разных идей.
Не имею я в мыслях подпалин,
Как имеет их этот индей! [26]
* * *
В детстве домашний уклад 'смешанной' семьи Е.Л. был русским: на пасху и в сочельник подавали поросёнка, отмечали Рождество; дома была икона, правда, только одна, которой благословили мать перед свадьбой, и образок святой Марии Египетской; в 1900 г. в Ахтырях на Азовском море семья жила у священника. (Е.Л. по этому поводу замечает: 'Очевидно, в обществе всё тихо, мирно, если у молодого врача встречаются в гостях священник, полицмейстер, учитель' [27].) Черносотенство в семье и среди друзей - евреев и русских - безусловно осуждалось, это самое отрицательное, что можно было сказать о человеке в их среде [28].
Судя по мемуарам, Е.Л. всегда оценивал внешность, характеры и поведение людей, подмечая национальные черты, наряду с социальными, он 'считывал' мимику, жесты, движения, обращая пристальное внимание на 'еврейское', которое проявлялось в сопоставлении - явном или подспудном - с 'русским'. При этом еврейские черты, как мне кажется, оцениваются в большей степени как 'чужие', 'русские' же как более близкие. (Так же подчёркивается 'чуждость' других национальных черт, например, грузинских - в записях о путешествии в Грузию [29], или немецких - в портрете дирижёра Курта Зандерлинга [30]). Приведу несколько из множества примеров, имеющихся в дневниках и в 'Телефонной книжке'.
О приятельнице матери, жившей в доме Шварцев: 'Высокая стройная девушка <…> с огромными, часто полузакрытыми еврейскими трагическими чёрными глазами, с вьющимися жёсткими волосами, крупным ртом...' [31]. О другой девушке, жительнице Майкопа: 'Не могу сказать, что эта маленькая четырнадцатилетняя евреечка нравилась мне, но, слыша или читая в арабских сказках о красавицах с глазами газели, я представлял себе именно глаза Розы' [32]. Об однокласснике: '...Павка Фейгинов, подвижной, быстро говорящий еврейчик. Он родился в Буэнос-Айресе, и в доме его родители говорили по-испански. <…> Было в живости его, в улыбке, в скороговорке что-то автоматическое' [33].
В портрете писательницы А.Я. Бруштейн отмечен её 'и насмешливый и весёлый картавый говор' [34]; о писателе Илье Бражнине (настоящая фамилия которого Пейсин) Шварц отзывается так: 'Это очень еврейского типа человек, не по-еврейски спортивный...' [35]; об актёре и драматурге Леониде Соломоновиче Любашевском: 'Человек худенький, по-еврейски, за такой худобой угадываются - и сила, и темперамент. <…> не по-восточному мягок и немногословен' [36]; о писателе Владимире Лифшице: 'Такие еврейские мальчики, спокойные, естественные, внимательно вглядывающиеся в мир через очки с неестественно толстыми стёклами, рослые и тонкие, были знакомы и казались понятными. <…> Володя, по-еврейски, уважал жену' [37]; кинорежиссёр Михаил Григорьевич Шапиро 'по- еврейски толстеющий - с нижней части живота. Таким образом, его туловище как бы отстаёт от той части фигуры, что помещается ниже пупка' [38].
В 'Телефонной книжке' есть и общее представление о еврейской внешности: 'Есть евреи не семитического, а хамитского типа: курчавые волосы, толстые негритянские губы. Фрэз Илья Абрамович противоположной породы. Если бы под его портретом стояла подпись: 'Наследник Исменского престола', всякий подумал бы: 'Да, настоящий араб'. Он строен, сухощав, смугл, длиннолиц, по-ближневосточному аристократичен' [39]. 'Хамитскими' Е.Л. считал и черты внешности отцовских родственников: '...все Шварцы, полногубые, негроподобные, - я, к сожалению, не принадлежал к их породе' [40]; зато у Антона лицо 'с ясно выраженными шварцевскими чертами - не семитическими, а хамитскими: полные губы, густая шапка жёстких волос' [41].
Надо заметить, что место еврейских мотивов в воспоминаниях Шварца со временем только увеличивается, как с возрастом яснее проявляются еврейские черты во внешности самого писателя. (Верно, впрочем, и то, что героев-евреев в 'Телефонной книжке' так много потому, что они, действительно, преобладали в окружении Шварца - литературно-театральных и врачебных кругах Ленинграда и Москвы).
К описанию евреев в мемуарах Шварца привлекается и эпитет 'библейский', который обозначает, скорее, общееврейские чувства или силу их, а не библейские образы и сюжеты. Например, о Натане Штейнварге (директоре Дворца пионеров в Ленинграде) написано, что он 'по-библейски обожал семью' [42]; у мамы М.Г. Шапиро 'библейски могучий характер, что сказывалось в грозном её молчании, осуждающем и уничтожающем' [43]; а 'старенький скульптор' Гинцбург вопит 'отчасти с библейской, отчасти со стасовской яростью' [44]. Эпитет может относиться и к неевреям, например, о Вахтангове сказано, что он 'и учитель в библейском смысле этого слова' [45].
В 'Телефонной книжке' при рассказе о русско-еврейских семьях всегда подчёркнуто Шварцем несходство во внешности и поведении супругов и непременно описываются дети от этих смешанных браков [46]. Приведу один из примеров - семьи критика и журналиста Симона Давыдовича Дрейдена: 'Он был самый длинный, патлатый и хохочущий из всех. Тощий. В очках. Необыкновенно и энергичный, и рассеянный в одно и то же время. <…> Он женился, как подобает, на женщине, вполне ему по конституции противоположной: полной блондинке. <…> Родился у них мальчик Серёжа. <…> Мальчик беленький и уж до того русский, что это просто удивительно' [47].
Кроме внешности (отлично понимая при этом 'бесплодное, неразрешимое желание - понять человека по лицу' [48]), в мемуарах описаны более сложные признаки национальности, например, 'русский юмор': учитель Шебедев 'был наблюдателен и необыкновенно смел. Смело объединял, подчиняясь своей, внутренней логике, факты, о которых рассказывал. Это был русский юмор. (Образец: Чехов пишет брату: 'Вам дали классическое образование, а вы ведёте себя так, будто получали реальное')' [49]. О той же черте 'русского' юмора - алогичности - в описании атмосферы и друзей 1920-х годов (Олейникова, Хармса, Заболоцкого, Маршака, Житкова): 'Остроумие в его французском представлении презиралось. Считалось доказанным, что русский юмор - не юмор положения, не юмор каламбура. Он в отчаянном нарушении законов логики и рассудка. ('А невесте скажите, что она подлец'.) И угловатый, анархический Житков, русский из русских, с восторгом принимал это беззаконие' [50].
В рассказе о любимой семье друзей юности Соколовых подчёркнута также 'особая, обожаемая мной русская артистичность' [51].
Трудным вопросом о национальной природе - русской или еврейской - юмора Шварца я здесь не задаюсь, но мне кажется, что и его национальная самоидентификация, и его юмор далеки от однозначности. (Драматург Леонид Малюгин, например, пишет в воспоминаниях о юморе Шварца, приводя примеры Гейне и английского 'юмора со спокойным лицом' [52]).
Кроме 'своих' 'русских' евреев, описал Е.Л. дважды и 'чужих', с которыми он столкнулся в поездке по Грузии в 1935 г. и в эвакуации в 1943 г. в Сталинабаде (Душанбе). В первый раз это был только взгляд из окна автобуса, в котором ехала делегация писателей, но увиденное было отмечено и зафиксировано почти через 20 лет в записи 6 июля 1954 г.: '...проехали через еврейские поселения, которые самый опытный глаз вот так, с ходу, с автобуса не отличил бы от грузинских. Нам рассказали, что поселились тут они ещё до разрушения Иерусалима и не ссорятся с соседями. Сжились. Не только не ссорятся, а зовут их посредниками, когда начинаются споры или ссоры между грузинскими деревнями'
