«Я оставлю свой ответ на потом», — повторял он себе, чувствуя, как уши его наливаются кровью, а ладони прилипают к перчаткам.
Но потом была только работа. В неброском учреждении, связанном с регистрацией и учетом различных печатных форм. Своего кабинета Эдуарду не полагалось, зато был собственный кластер — отгороженный куском пластика угол, оборудованный деревянными счетами, архиваторами, писчей бумагой и парой угловых штампов. Затем к столовым предметам прибавилась (но вовсе не заменила их) массивная ЭВМ.
Вся карьера Пивчикова прошла за этой невзрачной перегородкой. Фиксация и архивация документов требовали от оператора тишины и сосредоточенности. И Пивчиков был таковым.
И так же сосредоточенно, тихо и незаметно шло время. Пивчиков определял его ход по стенам учреждения: каждые десять лет они освежались светло-зеленой масляной краской.
Вскоре после четвертой покраски Эдуард Эдуардович был отправлен на пенсию. За четыре полоски службы он не пересекся ни с одним сослуживцем, ни по касательной, ни по наклонной.
Вне работы и дома Эдуард себя помнил плохо. В основном стоящим в очередях. Очереди змеились, ползли вверх и вниз по этажам и бесконечным коридорам разного рода государственных учреждений. По причинам, казавшимся Пивчикову незначительными, он провел там многие часы, иногда целые дни своей жизни. Очереди обычно оканчивались неприметными и часто непоименованными филенчатыми дверьми, преграждающими путь в кабинеты. В кабинетах выдавали необходимые справки, подтверждающие факт жизнедеятельности. Пивчиков не часто бывал внутри. То перед ним начиналось санитарное кварцевание, то ответственная «летучка», то заканчивалось время приема. То какая-нибудь толстая секретарша, вперив в Пивчикова томно-гуашевый взгляд, говорила «входите» и пропускала кого-то другого. Именно в одной из таких ситуаций Эдуарду впервые пришла в голову мысль, что он — человек-невидимка.
С одной стороны, это предположение вступало в противоречие с известными законами оптики, с другой стороны, было вполне объяснимо с точки зрения социологии масс. «Массы». Пивчиков испытывал чувство стыда и гадливости, слыша это аморфное, приставучее слово. Смалодушничал он и на этот раз и решил поскорее забыть блеснувшую в глубинах мозга гипотезу. Тем более что подступила пенсия.
Явление пенсии в административно-хозяйственном плане обозначает полный разрыв связей с внешней системой, что обеспечивает абсолютную внешнюю и внутреннюю пустоту, если не брать в расчет мелкие и мельчайшие примеси в виде стирки носков, закупки молока и яиц, посещения стационаров и поликлиник. Состояние пустоты понравилось Пивчикову: можно было сидеть в своей детской (теперь более подходило бы название «старческой», но такого названия, кажется, нет) и часами разглядывать через дверной проем освещенную пыльным солнцем родительскую.
Однако идиллия продолжалась недолго: в образовавшуюся вокруг Пивчикова пустоту устремились девелоперы.
Девелопер — это разновидность термита, прогрызающегося к прибавочной ценности сквозь любые физические, ментальные и витальные стены. В глобальном смысле их действия неразумны, зато эффективны на локальных отрезках — например, у термитов отличный нюх на «лишних» людей, владеющих «лишними» квадратными метрами.
Так однажды унюхав Пивчикова, они больше его не отпустили, начав, как обычно, с изящной дезинформации. В почтовый ящик Эдуарда подбрасывался то богатый глянцевитый буклет «Достойное жилье за достойные похороны», то строгая открытка с призывом покинуть грязный порочный город и слиться с первозданной природой в окрестностях сто первого километра, то брошюра «Целебные свойства дикорастущих» вкупе с поэтическим сборником «Круглый год в одноместной палатке». Все предложения начинались с весьма редкого сочетания слов: «Уважаемый Эдуард Эдуардович!»
Чуть позже к средствам психического воздействия добавились методы экономической стимуляции. Они проявились в растущих счетах на квартплату. Цифры выглядят убедительней слов, особенно при сопоставлении, в нашем случае — начислений квартплаты и пенсии.
Эдуард Эдуардович без энтузиазма относился к еде, но не кушать совсем не умел. Он встал перед выбором: пить молоко с макаронами или платить за газ, воду и свет. Социальное государство, в котором Пивчиков имел честь быть гражданином, часто называло своих граждан — рантье. В сложных системах понятия многозначны, размыты, иногда нет понятий вообще, зато общая энергия таких систем есть величина постоянная. И когда один рантье покупает яхту, для сохранения равновесия системы несколько прочих рантье необходимо выбросить за борт.
Неизвестно, кто купил яхту на этот раз, но катапультироваться надлежало Эдуарду Эдуардовичу. Прошу не жалеть и не жаловать.
Собственно, жалеть Пивчикова никто не собирался, напротив, начались угрозы, хитроумно выдаваемые за уведомления, предписания и штрафы. Так звучит переведенный на процессуальный жаргон уголовный мотив.
Оставалось попрошайничать и воровать (читай: адекватно реагировать на вызовы времени), только Пивчиков оказался другим. Будто позабыв о скором и неизбежном приходе девелоперов, он продолжал изучать свое отражение, словно пытаясь найти в нем дверцу, лазейку и уйти через нее в какой-то другой, безопасный мир.
«Я невидим или меня нет совсем?» — задавался вопросом Пивчиков.
Воспоминания подводили к тому, что его, Эдуарда, никогда не было. Но бумаги — неоплаченные счета за квартиру, бланки рецептов, справка номер девять из ЖЭКа, мятая корочка паспорта, пожелтевшее свидетельство о рождении — заверяли его в том, что он все-таки есть.
Есть, решил он, но в такой незначительной степени, в такой малой погрешности, какой можно пренебрегать в любых, в том числе и высокоточных, расчетах.
«Я настолько незначителен, что невидим, — резюмировал он, — что ж, по крайней мере, обходимся без сверхъестественного».
В этот миг в дверь его комнаты ударили так, что в шкафу задрожала посуда. Так уполномочен стучать только очень уполномоченный человек. Следующий удар сорвал дверь с петель. Во все стороны полетела щепа и щебенка. И в образовавшуюся дыру ворвались люди в черных масках и черных трико. Еще один влетел в комнату через окно на веревке, но, запутавшись в занавеске, потерял координацию и распластался возле ног Эдуарда, да так и не смог подняться.
Это были девелоперы, разумеется, офицерский состав. Всего Эдуард насчитал семерых. Шестеро были вооружены укороченными автоматами, седьмой цепко держал у груди дипломат. Этот седьмой, устремив взгляд на люстру, пробубнил совсем как Паша Лавровский: «Во исполнение искового предписания… согласно пункту двадцать пять „аш“ действующего законодательства… упорядочению объектов собственности, охраняемой государством, гражданин Пивчиков Эдуард Эдуардович подлежит выселению… также полному имущественному взысканию, исключением носильных вещей… двухдневного пищевого пайка. Исполняющий обязанности пристава Центрального территориального округа старший лейтенант Колбаса».
При упоминании о колбасе все девелоперы (кроме прилетевшего из окна) встрепенулись и принялись рыться в имуществе Эдуарда. Первым делом опечатали и упаковали холодильник и телевизор, затем перешли к содержимому книжных полок…
Ровно в эту минуту Пивчиков окончательно решил, кто он есть. Он был незначительный человек- невидимка. Невидимка, но все-таки человек!
В каждом доме имеется некий предмет, о наличии которого не вспоминаешь до последнего дня, до прихода настоящей угрозы. Этот предмет принадлежал отцу Эдуарда. И сейчас сын Эдуард решил им воспользоваться. Понимая, что его движений никто не заметит, он поднялся из-за стола, открыл платяной шкаф и нащупал под ворохом старых наматрасников и одеял охотничье ружье и коробку с патронами. Он взял ружье в руки, переломил пополам, уложил в каждый ствол по патрону, взвел курки и обвел глазами сограждан. Девелоперы были настолько увлечены грабежом, что, когда прогремел первый выстрел, они даже не вздрогнули. Тогда Эдуард выстрелил второй раз — и тот девелопер, что в поисках денег перетряхивал фамильные фотографии, с глухим стоном свернулся в калачик.
Эдуард Эдуардович взялся перезаряжать, а в среде девелоперов началась настоящая паника. Все шестеро схватились за автоматы и открыли стрельбу по врагам.
