горбуном. Гораздо больше их занимало переваривание полученной информации, что в данном случае означало «обдумывание всего услышанного от Мадам Лулу». Вайолет взяла в рот ложку горячего супа, но так глубоко задумалась об архиве под столом у Лулу, что даже не заметила непривычно сладкого вкуса. Клаус сжевал водяной орех, но при этом так усиленно размышлял о штабе в Мертвых Горах, что не оценил его привлекательной хрустящей фактуры. А Солнышко правда наклонила миску, чтобы сделать глоток, но ее больше волновало содержимое маскировочного сундучка, и поэтому она не заметила, что полощет в супе бороду. Все трое съели суп до капли, но им так хотелось услышать что-нибудь еще от Лулу про тайну Г.П.В., что они встали из-за стола более голодными, чем до ужина.
— Что-то все сегодня притихли, — заметила Колетт, просовывая голову под мышку, чтобы оглядеть сидящих за столом. — Хьюго и Кевин, вы сегодня как в рот воды набрали, от Чабо я ни одного ворчания не услышала, да и ни от одной из голов тоже.
— Сегодня как-то нет охоты болтать, — отозвалась Вайолет, не забывая говорить самым низким голосом. — У нас есть о чем подумать.
— Еще бы! — поддержал ее Хьюго. — Я вовсе не в восторге от того, что меня завтра, может быть, съест лев.
— Я тоже, — сказала Колетт. — Зато сегодняшние зрители в упоении от предстоящего нового аттракциона. Оказывается, всем по вкусу агрессивность.
— И неряшливая манера есть. — Хьюго вытер салфеткой рот. — Интересная получается дилемма.
— Не нахожу ее интересной, — Клаус покосился в сторону своих коллег, — по-моему, она ужасная. Ведь завтра днем кого-то ждет смерть.
Он не добавил, что сами Бодлеры намерены к тому времени быть уже далеко от Карнавала Калигари, на пути к Мертвым Горам, передвигаясь в изобретении, которое соорудит ранним утром Вайолет.
— Не представляю, что тут можно поделать, — сказал Кевин. — С одной стороны, я бы предпочел и дальше выступать в Шатре Уродов, а не быть скормленным львам. Но с другой стороны… у меня, например, равнодействующие руки, а у Мадам Лулу, как известно, девиз «давать людям то, что они хотят», а хотят они, чтобы Карнавал был кровожадным…
— Я считаю этот девиз отвратительным, — проговорила Вайолет, и Солнышко заворчала в знак согласия… — В жизни можно делать куда более интересные вещи, а не только что-то унизительное и опасное для развлечения абсолютно незнакомых людей.
— Например? — спросила Колетт.
Бодлеры переглянулись. Они не решались раскрыть свой план коллегам, из боязни, что кто-нибудь из них донесет Графу Олафу и побег сорвется. Но не могли они и проявлять полное равнодушие, зная, что товарищей их ожидает страшная участь из-за того, что Хьюго, Колетт и Кевин чувствуют себя обязанными работать в качестве уродов и вести себя в соответствии с девизом Мадам Лулу.
— Никогда не знаешь, какая работа может вдруг подвернуться, — нашлась наконец Вайолет. — Причем в любой момент.
— Ты правда так думаешь? — с надеждой спросил Хьюго.
— Да, — ответил Клаус. — Нельзя знать, когда судьба постучится в дверь.
Кевин оторвался от супа и посмотрел на Бодлеров. В глазах у него засветилась надежда.
— И какой рукой она постучится?
— Судьба может постучаться любой рукой, — ответил Клаус, и в ту же минуту послышался стук в дверь.
— Уроды, откройте! — Услыхав этот нетерпеливый голос за дверью фургона, дети вздрогнули. Как вы, конечно, поняли, когда Клаус употребил выражение «Судьба постучится в дверь», он имел в виду, что его коллегам подвернется какая-то работа получше, чем прыжки в яму с голодными львами ради того, чтобы неизвестные люди получили то, что они хотят. Клаус не имел в виду, что в дверь постучится подружка отъявленного негодяя и подаст еще более опасную идею. Но, к моему огорчению, должен сказать, что именно Эсме Скволор постучалась в дверь, царапнув ее длинными ногтями. — Открывайте! Мне надо с вами поговорить.
— Одну минутку, госпожа Скволор! — откликнулся Хьюго и направился к двери. — Постараемся соблюдать хорошие манеры, — посоветовал он остальным. — Не так часто с нами хотят побеседовать нормальные люди. Мне кажется, нам стоит наилучшим образом использовать эту возможность.
— Мы будем вести себя хорошо, — пообещала Колетт. — Я не приму ни одной диковинной позы.
— А я буду пользоваться только одной правой рукой, — добавил Кевин. — А может быть, только одной левой.
— Отлично, — одобрил Хьюго и отпер дверь. В проеме показалась Эсме Скволор с противной улыбочкой на лице.
— Я — Эсме Джиджи Женевьев Скволор, — представилась она, как поступала, даже когда окружающие и так прекрасно знали, кто она. Она вошла внутрь, и Бодлеры увидели, что она нарядилась соответственно, то есть «надела по этому случаю особенный наряд, чтобы произвести впечатление». На ней было длинное белое платье, такое длинное, что доходило до пола и лежало вокруг ног, и казалось, Эсме стоит в большой луже молока. На груди сверкающими нитками было вышито: «Я люблю уродов», правда слово «люблю» заменяло огромное сердце — символ, порой употребляемый людьми, которые не видят разницы между словами и фигурами. На одном плече у Эсме висел большой коричневый мешок, на голове красовалась странного вида круглая шляпа, из макушки которой торчала черная нитка, а спереди было изображено большое сердитое лицо. Дети предполагали, что этот наряд, вероятно, очень моден, иначе Эсме ни за что бы не оделась так, но они не представляли, кому могло бы понравиться такое одеяние.
— Какой прелестный наряд! — сказал Хьюго.
— Спасибо, — отозвалась Эсме. Она ткнула своим длинным ногтем Колетт, и та послушно встала, уступая Эсме свой стул. — Как вы можете судить по надписи на платье, я люблю уродов.
— Правда? — сказал Кевин. — Как мило с вашей стороны.
— Вот именно, — подтвердила Эсме. — Я заказала это платье специально, чтобы показать, как я их люблю. Глядите — мешок на плече должен напоминать горб, а шляпа придает мне такой вид, будто у меня две головы, как у Беверли-Эллиота.
— Да, у вас вид и впрямь вполне уродский, — согласилась Колетт.
Эсме нахмурилась, как будто совсем не это хотела услышать.
— Ну, конечно, на самом-то деле я не урод, а нормальный человек, — продолжала она, — но мне хотелось вам всем показать, как я вами восхищаюсь. А теперь, пожалуйста, дайте мне пакет пахтанья. Оно теперь в моде.
— Пахтанья у нас нет, — ответил Кевин, — но, кажется, есть клюквенный сок. А могу сварить вам горячего шоколада. Вон Чабо научила меня добавлять корицы, получается очень вкусно.
— Том ка гаи! — протявкала Солнышко.
— Да, у нас еще есть суп, — добавил Хьюго.
Эсме бросила на Солнышко хмурый взгляд.
— Нет, спасибо, — сказала она. — Но все равно вы очень любезны. Право, уроды, вы так любезны, что я считаю вас не просто работниками на Карнавале, куда я заехала погостить. Я считаю вас в числе моих ближайших друзей.
Бодлеры, разумеется, понимали, что ее нелепое высказывание так же фальшиво, как ее вторая голова. Однако на их товарищей оно произвело сильнейшее впечатление. Хьюго широко улыбнулся Эсме и выпрямился насколько мог, так что горб стал почти незаметен. Кевин покраснел и опустил глаза вниз, на свои руки. А Колетт совсем разволновалась и, не удержавшись, изогну— ла тело таким образом, что оно стало похожим и на букву «К» и на букву «3» одновременно.
— Ох, Эсме, — сказала она, — вы правда так считаете?
— Разумеется. — Эсме показала себе на грудь. — По мне, лучше быть тут с вами, чем с самыми знатными людьми на свете.
— Вот здорово! — сказал Кевин. — Еще ни один нормальный человек не называл меня другом.
— А как же иначе! — Эсме нагнулась и поцеловала Кевина в нос. — Все вы мои уродские друзья. И мне так грустно думать, что завтра кого-то из вас съедят львы. — Бодлеры следили, как она сунула руку в карман платья, достала белый платочек с такой же вышивкой, что и на груди, и вытерла глаза словом
