И день весенний будет страшен, И больно будет пыль вдыхать… И долго вслед с кремлевских башен Им будут шапками махать. И вот — леса, поля и села, Довольный рев мужицких толп. Свистя, сверкнул палаш тяжелый, И рухнул пограничный столб. Земля дрожит. Клубятся тучи. Поет сигнал. Плывут полки. И польский ветер треплет круче Малиновые башлыки. А из России самолеты Орлиный клекот завели. Как птицы, щурятся пилоты, Впиваясь пальцами в рули. Надменный лях коня седлает, Спешит навстречу гордый лях. Но поздно. Лишь собаки лают В сожженных мертвых деревнях. Греми, суворовская слава! Глухая жалость, замолчи… Несет привычная Варшава На черном бархате ключи. И ночь пришла в огне и плаче. Ожесточенные бойцы, Смеясь, насилуют полячек, Громят костелы и дворцы. А бледным утром — в стремя снова. Уж конь напоен, сыт и чист. И снова нежно и сурово Зовет в далекий путь горнист. И долго будет Польша в страхе, И долго будет петь труба, — Но вот уже в крови и прахе Лежат немецкие хлеба. Не в первый раз пылают храмы Угрюмой, сумрачной земли, Не в первый раз Берлин упрямый Чеканит русские рубли. На пустырях растет крапива Из человеческих костей. И варвары баварским пивом Усталых поят лошадей. И пусть покой солдатам снится — Рожок звенит: на бой, на бой!.. И на французские границы Полки уводит за собой. Опять, опять взлетают шашки, Труба рокочет по рядам, И скачут красные фуражки По разоренным городам. Вольнолюбивые крестьяне Еще стреляли в спину с крыш, Когда в предутреннем тумане Перед разъездом встал Париж. Когда ж туман поднялся выше, Сквозь шорох шин и вой гудков Париж встревоженно услышал Однообразный цок подков. Ревут моторы в небе ярком. В пустых кварталах стынет суп. И вот под Триумфальной аркой Раздался медный грохот труб. С балконов жадно дети смотрят. В церквах трещат пуды свечей. Всё громче марш. И справа по три
