Мы — советские ребята, пионеры. Нас семь человек. Мы были в трудовом детском лагере, потом нас продали помещице. У неё мы работаем, как рабы. Очень хотим знать, как вы живёте, что думаете о Красной Армии. Когда она придёт в Германию? У нас был свой секретный сбор, и мы решили чем-нибудь помочь вам. Только не знаем, как ухитриться делать вам передачи и держать связь с вами. И ещё мы хотим знать, как бы стать для вас полезными. Напишите обо всём, посоветуйте, как нам быть и что делать. Мы можем достать немного гороху, отрубей и табаку...»
В конце Вова вывел крупными буквами: «Юные сталинцы». Ни числа, ни подписей он умышленно не поставил.
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Девочки с утра до позднего вечера возились по хозяйству: доили коров, топили печи, перегоняли молоко на сепараторе, убирали дом, варили похлёбку для свиней. Особенно тяжело бывало в те дни, когда Эльза Карловна оставалась дома. Она успевала сунуть нос всюду: то ввалится на кухню, то неожиданно появится в коровнике, то идёт проверять работу мальчиков. На весь двор раздавался её громкий, властный голос. Эльза Карловна всегда бывала чем-нибудь недовольна, и на девочек сыпались пощёчины и зуботычины.
Чаще всех доставалось нерасторопной Ане. Она действительно была совершенно неорганизованная, несобранная. Шура и Люся жалели её, пытались помочь, подбадривали, но это мало помогало. Аня целыми днями то молчала, то плакала, то вдруг забивалась куда-нибудь и сидела, пока её не разыщут подруги.
Когда Шура рассказала подружкам о пленных, Аня оживилась. Глаза у неё разгорелись, на щеках появился румянец. Она то и дело переспрашивала Шуру:
Значит, мы не одни.
Конечно, не одни.
Наверное, придёт. Даже обязательно!
Неужели придёт? А я думала, мы уже больше никогда отсюда не вырвемся. Ах, если бы скорее! Мне кажется, я не дождусь...
Впервые за последние дни Аня так много говорила. Во во время обеда даже мальчики заметили, что она веселее обычного, а, когда Жора шутил, Аня смеялась вместе с другими.
Под вечер, когда усталые девочки перебирали грязный холодный картофель (хороший — для продажи, испорченный— для скота), Аня неожиданно предложила:
Давайте, девочки, хорошую картошку сыпать в кормовую.
Зачем? — спросила Шура.
Наберём несколько вёдер хорошей картошки и насыплем отдельно в уголок, рядом с плохой. А потом для ребят и себя будем варить не гнилую, а эту, хорошую.
Правильно! — согласилась Шура и одобрительно посмотрела на Аню.
Но и на этот раз на Аню свалилось несчастье. Едва успела она вынести в сарай ведро хорошей картошки и высыпать её в ларь, как появилась хозяйка. Заглянув в ларь, Эльза Карловна достала огромную свежую картофелину, внимательно осмотрела её, ковырнула пальцем и разразилась бранью.
Аня стояла ни жива, ни мертва. Немка больно ударила картофелиной по лицу оторопевшую девочку и завопила ещё яростней. Шура и Люся тревожно прислушивались.
Бедная, бедная Аня! — шептали девочки.
Теперь она её изобьёт,— проговорила Шура. — Да и нас заодно.
Так и вышло.
Эльза Карловна подошла сперва к Ане, схватила её за рукав и вытолкнула за дверь. Потом спокойно размахнулась и ударила по щеке Шуру. Люся в ожидании своей очереди зажмурила глаза|, но, к удивлению, удара не последовало. Нагнувшись над большим ящиком с хорошей картошкой, Эльза Карловна начала разгребать её руками, потом схватила деревянную лопатку и принялась ворошить картофель сверху донизу.
Шура локтем подтолкнула Люсю и, присев на корточки, проворно начала перебирать картофель. Люся последовала её примеру. Мучительно долгими казались эти минуты ожидания: будет ещё или не будет бить их Эльза Карловна. Иногда Эльза Карловна постепенно утихала, убедившись, что её рабыни работают не так уж плохо. И на этот раз она утихла, увидев, что хороший картофель отобран добросовестно.
Неизвестно, поняла ли Эльза Карловна, почему Аня высыпала хорошую картошку в гнилую, или сочла это её ошибкой. Уходя, она сказала:
Плех рапотать! Швайн! Вся нош собирайт картофель!
Остаток вечера Аня оставалась подавленной. Глаза, красные от слёз, одна щека распухла, голубенькая косынка сползла с головы, и от этого её лицо, совсем ещё детское, казалось мучительно усталым и грустным.
Она сильно била тебя? — участливо спросила Люся.
Сильно.
Больно,— односложно ответила Аня.
Крепись, Анечка, крепись, родная! Мы всё ей припомним, за всё отплатим. Отольются ей наши слёзы! —успокаивала её Люся.
Мне тоже попало,— как бы подбадривая Аню, сказала Шура.
Но Аня не ответила.
Почти всю ночь работала она безмолвно, склонится над ларём, чтобы перебирать картофель, уставится глазами в одну точку и смотрит-смотрит, точно вот сейчас сойдёт с ума. За ночь ни единым словом не обмолвилась с подругами и, только когда все они вернулись в свою каморку, Аня повалилась на постель и сквозь слёзы крикнула:
Если бы я знала, что нам ещё долго придётся терпеть такое, я бы не стала жить!
Что ты, Аня! Что ты! — испугалась Люся.
Мы должны дождаться наших,— убеждала её Шура.
На обеих девочек слова Ани производили тяжёлое впечатление. В самом деле, если в этих страшных условиях они упадут духом, потеряют надежду, что тогда? А ведь теперь у них и долг есть: пленные ждут их помощи.
Аня вскинула голову, хотела что-то сказать, лицо ее снова приняло прежнее тоскливое выражение, взгляд потускнел, и, уткнувшись в подушку, она зарыдала.
Пусть выплачется, легче будет,— шепнула Люся.
Шура только головой покачала и тяжело вздохнула.
Девочки улеглись. Люся ворочалась с боку на бок, вставала и опять ложилась, будто постель сегодня особенно была неудобной, хотя она, как всегда, состояла из тонкого соломенного коврика и собственных вещей: белья, верхнего платья и каких-то лохмотьев. Люся волновалась. Она хотела успокоить Аню, поговорить с ней, но не могла придумать, с чего начать.
Шура лежала на спине с открытыми глазами и смотрела в окошко. Бледно-жёлтые пятна лунного света пробивались через грязное стекло. Ветер завывал, деревья шумели, и от этого унылого шума на душе становилось тоскливо и одиноко.
Аня тоже не спала. Она лежала неподвижно, часто и тяжело вздыхала. Ей захотелось вот сейчас,
