высшей степени пренебрежительно вскинула едва очерченные светло-рыжие брови и рассерженно фыркнула:
— Мистика какая-то! — и по второму кругу развернулась по направлению к выходу. Девочки послушно потянулись за ней гуськом, на ходу то и дело оглядываясь, только они с Юлей остались сидеть в пустой аудитории.
— Что это было? — уже своим обычным голосом потребовала разъяснений Юлька.
— Не знаю… Моя душа что-то сказала твоей.
— Но я ничего не помню!
— Ты не помнишь. А душа всё запомнила…
Погода стояла удивительно для конца сентября хорошая, аж никак не осенняя, так что их снова погнали на улицу, на лицейский стадион. Всё же лучше, чем в спортзале торчать, — особенно как мальчишки поднимут там пыль столбом, хоть противогаз надевай! К величайшему Галькиному разочарованию, физрука Васи на месте не оказалось. (Яна наполовину в шутку запереживала: может, заболел от нервного перенапряжения?)
'Ашки' прождали положенные неписаным студенческим законом пятнадцать минут и с радостными воплями намылились по домам, но не тут-то было!.. На полпути к раздевалкам весь класс в полном составе перехватила секретарша и во всеуслышание объявила: физрука сегодня не будет, это во-первых. Во-вторых, пару из-за этого никто не отменял, пускай и не надеются. Ну и в третьих: они могут потихоньку заниматься своими делами, единственное условие — в спортивной форме (у кого таковая имеется) и не покидая стадиона.
'Очковтирательство чистой воды! Наверно, ждут какую-то горкомиссию или проверку из министерства, замыливают начальству глаза. А еще считается самый продвинутый в городе лицей!..' — возмутилась про себя Янка.
Девчонки, в отличие от нее, возбухали вслух. (Благоразумно обождав, однако, пока секретарша Леночка процокает на своих каблуках подальше. Она ведь правая рука директора, слишком дискутировать в ее присутствии не стоит…) Пацаны сориентировались в два счета: раздобыли у завхоза мяч и организовали экспромтом футбольный турнир, а девчата всё никак не могли успокоиться от секретаршиной вопиющей несправедливости. Одна Юлька сидела на пеньке рядом с брусьями, кольцами и прочим спортивным снаряжением непривычно тихая и сосредоточенная, вроде как на приеме у зуборвача. Маша заинтересовалась этим редким явлением первая и подергала ее за капюшон темно-синего спортивного свитера:
— Юлька-а! Ты чего? Голова болит?
Та в ответ покачала головой и неопределенно взмахнула рукой (что, скорей всего, означало: 'Да отстань ты от меня!..'). Тут уж подключилась Галя — всё равно заняться больше нечем, — голосом участливой медсестры в платной поликлинике спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо… — в раздумье протянула Юля, но как-то неуверенно.
— Ты такая тихая… Скажи что-нибудь!
— Говорить не хочется.
— Это ненормально, — заключила Галька, и все рассмеялись. Но напряжение не рассеялось, невидимым глазу темным облаком зависло в воздухе.
Развязка подоспела через считанные секунды: Машка развернулась к стоявшей немного на отшибе Яне и достаточно агрессивно выпалила:
— Что ты с ней сделала? Она сама на себя не похожа!
Прозвучало вроде бы и в шутку, но вместе с тем пугающе серьезно. У Янки отчего-то закружилась голова, перед глазами на секунду потемнело и она ясно ощутила, будто ее подхватывает сильным порывом ветра и куда-то несет… И опять перед ней стоит-возвышается Маша, с такими же неумолимыми серо- зелеными глазами в обрамлении рыжеватых ресниц и золотыми веснушками на чуть впалых щеках. Вот только платье непривычного вида, старинное: с пуританским глухим воротом, узкой юбкой в складку, что волочится по земле. Как у американских переселенцев, квакеров, кажется… И обидной пощечиной почти те же горячечные слова: 'Что ты с ним сделала?!'
'Так вот оно что! Я когда-то не помогла тому, кого она любила, он умер… А Машка во всем обвинила меня, и до сих пор не может простить… Там еще был какой-то индеец, мой старый друг, учил меня разбираться в травах…' Как будто бы абсурдная мысль, но именно так Янке и казалось с первого дня знакомства: они с Машей благосклонно друг другу улыбаются, даже возвращаются вместе домой после лицея (если никого другого рядом нет и положение обязывает). А внутри между ними раскинулось огромное пустое пространство и веет арктическим холодом… Яна зябко поежилась (или, может, это порывистый осенний ветер налетел?..).
Маша давно успела от нее отвернуться и беззаботно болтала с девчонками, словно и не было минуту назад такого накала страстей. Юлька же, напротив, смотрела на Яну вопросительно и невыносимо жалобно, как брошенный хозяином глазастый щенок. 'Тьфу ты, опять эти собачьи сравнения!' — попрекнула себя Янка.
— Что мне теперь делать? — настойчиво повторила Юля, закрываясь ладонью от ветра и низко надвинув на лоб остроконечный капюшон.
Вместе со звуками ее голоса с Янкой начало происходить что-то необычное: из далеких теплых краев вернулась абсолютная, несгибаемая уверенность в себе. Теперь она точно знала, как нужно себя вести и что говорить:
— Посиди немного, — и замахала на хихикающих девчонок, отгоняя их от Юльки: — Не отвлекайте ее! Пускай побудет одна.
В последние недели часто чудится, будто внутри у Янки мирно уживаются сразу две, противоположные друг другу Яны. Одна маленькая и порядком нажаханная, трясется по любому поводу, как заячий хвост, зато вторая — спокойная и сильная, где-то тысячелетней мудрости… Вот она обычно не вмешивается, сидит себе тихонечко в глубине и созерцает за всем происходящим со стороны, и только мысли философские иногда выдает на поверхность. Пока не наступает критическая ситуация, примерно как сейчас, тогда она сразу же берет бразды правления в свои руки. А та первая маленькая и беспомощная Яна безропотно отступает в тень…
Девчата без пререканий и обязательных дежурных смешков послушались и разбрелись по стадиону: неужели у нее такой резкий командирский тон прорезался?.. Хотя Машка осталась верной своим принципам и на прощанье крикнула Юльке через плечо:
— Поживи с этой мыслью!
Так их любит напутствовать учительница по мировой литературе, та самая Светлана Петровна, если кто-нибудь пристает к ней с претензиями по поводу неправильной оценки. К примеру: 'А почему мне 'двенадцать'? За что?!..' (Четверка начинается с 'четырнадцати', на нее у Светланы надо пахать, не разгибая спины.) Вообще с этой двадцати-балльной системой Михаил Васильевич, директор, сильно перемудрил. Больше нигде в Городе такого нет: как упомянешь вскользь про все эти 'шестнадцать' по физике или 'девятнадцать' по истории, так каждый раз смотрят дикими глазами, не верят.
'Нет, всё-таки Маша меня недолюбливает!' — без особой логической связи заключила Янка, и настроение снова спланировало вниз. — Опять эти 'эмоциональные качели', ну надо же!..'
Стараясь отмахнуться от пораженческих мыслей, словно от стаи надоедливых сентябрьских мух, она присела перед Юлькой на корточки:
— Ты как?
— Так спокойно… Даже думать не хочется, — Юлины глаза казались необыкновенно большими и почему-то не серыми, а светло-голубыми, похожими на осеннее небо. Еще никогда в жизни они такими не были! И самое главное, кого-то они Яне напоминали…
— Это очень ценное состояние. Постарайся в нем побыть, — назидательно процитировала она наставление Мартына с последнего тренинга.
— Это пройдет? Я не хочу!.. — запротестовала Юлька, мотая головой, и на полу-движении замерла, глядя сквозь нее. Взгляд стал до странного прозрачным и пугающе неподвижным. Так, значит, вот как она,
