– Режиссер? Вилайета? - Пьер с трудом ворочал мозгами. - Простите, меня только что хотели сжечь, и я как-то еще не совсем…
– Вот что значит вжиться в образ! - восхищенно пробормотал аббат Бийон.
– Но ведь как будто к тому и шло, - сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– К тому шло, - повторил Жиль де Фор, - ха… ха… - И он зашелся тяжелым басом.
К нему присоединился заливистый дискант Реджинальда Семеновича Кукса, главного режиссера Второй зоны Третьего вилайета. Через секунду грохотала вся площадь: визжали мальчишки во главе с Ожье, ржали парни в зеленых кафтанах, церковным колоколом бухал разбойник-монах, сверкая зубами, смеялась Урсула, а Алисия, держась рукой за бок, вытирала глаза розовым кружевным платочком. Последним пришел в движение длинный в шишаке. Его тонкое блеяние разнеслось по двору, когда другие уже затихали.
Отсмеявшийся Кукс вновь подступил к Пьеру:
– Так откуда вы прибыли, мирный путешественник?
– Из этого… Из Форж-лез-О.
– Ничего не понимаю, - скривился Кукс. - А вы, Аристарх Георгиевич?
Длинный изобразил скорбную мину.
– Стойте, кажется, я знаю. - К ним, тряся полами коричневой рясы, пробирался монах. Его круглые пуговичные глаза светились. - Как же я сразу не понял, что это за штука, - говорил он. - Отсутствие движителей…
– Какая штука? - спросил Кукс.
– По-моему, этот парень пришлепал к нам из другого времени.
– Что? Как? - Кукс даже привстал на цыпочки.
– Это правда, - сказал Пьер. - Но ради бога, скажите, какой у вас век?
Все растерянно молчали. Первым откликнулся Аристарх Георгиевич:
– Шестой век Великой эпохи.
– Скажите, э… от рождества Христова это сколько?
Монах посмотрел на Пьера с удивлением и ответил:
– Двадцать пятое столетие, семьдесят восьмой год.
– Двадцать пятое! - закричал Пьер. - Все-таки двадцать пятое! Боже правый, значит, машина… значит, Дятлов… мы… - И он замолк, жадно озирая обступивших его людей.
– А откуда же вы, если не секрет? - Аристарх Георгиевич от нетерпения переступал с ноги на ногу.
– Из двадцатого. Вот к вам…
Реджинальд Кукс присвистнул!
– Экая даль. Надо отдать вас в хорошие руки. Аристарх Георгиевич, любезный, свяжите нас с Агентством по туризму.
– Сию минуту. - Помреж снял сверкающий шишак и, пристроив его под мышкой, крупно зашагал прочь. Все между тем сделались очень ласковыми к Пьеру. Морис де Тардье положил ему руку на плечо и говорил, что глубоко сожалеет о резких словах, сказанных им тогда на поляне. Алисия крутила пуговицу на куртке Пьера и восклицала:
– Подумать только! Ну просто не могу себе представить!
Тут снова показался Аристарх Георгиевич. С ним шел молодой человек в белой блузе и белых штанах. Он приветливо глянул на Пьера:
– Меня зовут Гектор. Мне выпала честь сопровождать дорогого и почетного гостя, многоуважаемый…
– Пьер Мерсье, - сказал Пьер.
– Многоуважаемый Пьер Мерсье. А сейчас не желаете ли отдохнуть с дороги?
Они шли по красной каменной галерее. Сквозь щели густо лезла трава. Провал слева внизу - сплошное зеленое буйство. 'Джунгли какие-то', подумал Пьер.
– Такой пейзаж нынче моден, - пояснил Гектор.
Второй день этот голубоглазый красавец сопровождал Пьера повсюду.
– Скажите, я сделал ошибку? Мне не следовало прилетать?
– Нет, Пьер, вы не сделали ошибки, - ровно, дружелюбно сказал Гектор. Я представлю вас членам Совета, вашему делу дадут ход. А вы пока отдыхайте.
Показалась низкая дверь из рассохшихся досок, схваченных фигурными железными полосами. Гектор взялся за ржавое кольцо. Из открывшейся темноты пахнуло погребной сыростью.
– Прошу, - сказал Гектор.
Пьер согнулся и шагнул. Еще шаг. Брызнул свет. Большой белый мяч летал под низким синим небом. Несколько девушек бросились к ним навстречу.
– Это Пьер, - сказал Гектор. - Он из двадцатого века.
Всеобщий вздох изумления. Но не чрезмерного, как показалось Пьеру. Одна - кареглазая, красивая - подошла ближе. Впрочем, они все были красивыми. Пьер растерянно молчал.
– Меня зовут Полина, - объявила кареглазая. - Или просто Ина.
– А меня Елена, - сообщила смуглянка в голубой тунике.
– Пьер.
– Да, я уже знаю.
– Откуда?
– От Гектора. Он же только что вас представил.
– Ох, правда.
Его окружили, забросали вопросами.
– Вы видели когда-нибудь Пруста? А правда, что Набоков всегда жил в гостиницах? А Маяковский… Фолкнер… Бруно Травен… А Хлебников… О, Хлебников!
– Да бог с вами, - отбивался Пьер, - я многих этих имен и не слышал. Я, знаете ли, далек от литературы. Пруста, правда, читал, но видеть не мог он ведь умер, когда меня еще на свете не было. И вообще я всю жизнь, если не считать войны, прожил в одном городе, в Париже…
– Париж! - вздохнула Полина. - Ах, вы расскажете нам о тогдашнем Париже. - Она тронула его за руку и произнесла с чувством: - Пьер, правду скажи мне, скажи мне правду, я должна, я хочу все знать!
Пьер испуганно отшатнулся.
– Да что вы, голубчик. Это же Превер. О нем вы слышали?
– Превер? - обрадовался Пьер. - Превера я знал, - добавил он тихо, но в это время другая девушка, та, что спрашивала о Маяковском, запрокинув лицо, спасенное от чрезмерной красоты слегка вздернутым носом, вдруг продекламировала:
А может, лучшая потеха
перстом Себастиана Баха
органного не тронуть эха…
– А меня больше всего интересует Станислав Лем, - сказала девушка по имени Асса.
– Кажется, я где-то слышал это имя.
– Всего лишь слышали? То, что вы говорите, ужасно. - И она ушла.
– Ну вот, навалились на бедного путешественника, - сказал Гектор. - А он еще не пришел в себя после темницы Жиля де Фора.
– Почему темницы? - спросила курносая.
– Какая темница? - подхватил хор.
– Пьер вынырнул из времени совершенно неожиданно и угодил в поле 'Славное игрище в Лонгибуре'. Там его приняли за лазутчика, введенного Куксом для оживления игры, и с радостным усердием водворили в подземелье.
– Какой ужас! - прошептали девушки.
Пьеру, впрочем, показалось, что их шепот-возглас был слишком мелодичным, чтобы выражать искреннее беспокойство.
– Бедняжка, - сказала Ина. - Вы, должно быть, очень перенервничали.
– Ничего страшного, - бодрился Пьер. - Все было очень интересно. Пока меня не потащили на костер…
