себя людям, завязать дружбу, все это хорошо. Но нельзя забывать об обстановке.
Николай кивал, глядя на Андрея широко раскрытыми глазами.
— Выступите и айда домой. Никаких обмывок и гостей.
— Коля, — пискнул Бабенко и застенчиво потер торчащий надо лбом ежик, — играй марш «Прощай, Настя».
— Закрой фонтан!..
— Прямо как олень на гону, — сказал Лахно, — хоть в тайгу пускай.
— Я попрошу, — огрызнулся Николай, и Лахно затих.
Бабенко схватился за голову, вытаращив глаза.
— Мати ридная! На своих став кидаться, жених…
Николай, побледнев, поднял сжатый кулак. Бабенко, пригнувшись, со страху затараторил, гримасничая:
— Ты шо, ты шо, сказывся! Товарищ лейтенант, будьте свидетелем, самооборону не применяю, щас стану жертвой.
— Коля, будь же мужчиной, — забормотал Политкин. — Коля, юмор украшает, гляди веселей, как сказывал в запасном старшина, выдавая мне сороковой номер ботинок вместо сорок пятого…
— Нужно бы выставить на ночь дополнительный пост к дороге, — сказал лейтенант Юрию, гася размолвку. — Мы обязаны быть начеку.
— Това-а-рищ лейтенант!
Андрей обернулся, уже держась за дверную скобу.
— Разрешите выйти с вами на пару слов.
Николай стоял по стойке «смирно!». Внешне мешковатый, с ленцой, сейчас он был как струна. Но тут дверь отворилась, и впорхнула черно-красная с мороза Фурманиха.
— А вот, детки, что я вам принесла! Мясо парное… Вот… на обед… Не-не, не вздумайте отказываться, по случаю брала задешево, могу я своих мальчиков угостить, я ж вашу кашу ем? Ем! — Она споро вытащила из кошеля узелок и, положив на стол, вздрогнула. Брякнувшись о пол, покатилась золотая монета и легла на решку. Старуха быстро нагнулась, и золотой исчез, точно его курица склюнула.
— Хорошо живешь, мать… — сказал Политкин.
— Да что вы, что вы, — закудахтала Фурманиха, замахав своими крыльями, — вы скажете. Вот уж наговорите… То ж не мое, у кого из людей залежалось, ну попросят знайти им покупщика, обменять на деньги, жить же надо! Вот и кручусь-верчусь!..
Может быть, Андрей просто не обратил бы внимания на этот золотой, не всполошись старуха так сильно.
— Ну а кто их покупает и зачем? — спросил Андрей.
— Господи, кто ехать в Польшу собрався! Переселенцы. Мало ли кто… То ж золото — везде деньги…
— И много их у вас? Золотых?
— Да шо ты, голубчик, больше нет, хоть обыщи! — Она отпрыгнула к дверям своей комнаты, выставив растопыренные пальцы. — Ну, пойду, а то мой Владек уже сидить, как сыч, голодный. Ну, вы варить мясо, варить…
Вот еще новость — старуха торгует золотом — может быть, и впрямь ничего особенного. Одним тут жить надо, другим — там, за рубежом. Похоже на правду. Хотя можно было съездить в Ровно и сдать в скупку, те же деньги, и никакого риску.
Кто-то боится рисковать?
Андрей постучал и вошел к хозяевам. Старуха нарезала хлеб. Супруг понуро ждал, очищая лук. Край стола был покрыт газетой. У швейной машинки была свалена гора лоскутов.
— Вот что, мать, — сказал Андрей, — я не следователь…
— Боже упаси, ласковый мой!..
— Но вы подумайте. И если решитесь сказать, кто продает золото — мне это важно, — вечерком зайдите, поговорим. Секрет сохраню в тайне. Обещаю. Думаю, вам это выгодней…
— Да шо ты, миленький…
— Я не шучу.
Уходя, заметил удивленный взгляд Владека, уставленный на жену.
— Мам, опять дуришь?
— Посоветуйтесь с мужем, — сказал Андрей, — и приходите. А то к вам придут.
Она кивнула, смигивая слезу.
…На полдороге к клубу его догнал Николай.
— Товарищ лейтенант, обещали…
— Что?
— Поговорить.
Андрей остановился, всматриваясь в чуть побледневшее, досиня выбритое красивое лицо Николая с темными подглазьями. Что-то переменилось в нем — беспокойный взгляд, чуть кривящиеся размякшие губы в морозных трещинках.
— У тебя что, это серьезно?
Он кивнул.
— И далеко зашло?
— Дальше некуда, — он попытался улыбнуться. — И матери написал.
— Быстро.
— Куда уж. С первого взгляда, как пулей навылет.
Да… Может, так оно и бывает, если по-настоящему. Ах, всяко бывает. Тысячи людей, тысячи характеров, обстоятельств — черт ногу сломит, никаких мерок. Что ему сказать: отговорить, предупредить, научить? Что он сам-то, Андрей, понимал в этих сложностях? Кучу книг прочел. Но книга тут не помощник. Живой человек — сто раз нос расквасит и на сто первый туда же полезет…
— Ладно, можешь зайти, ненадолго только. И одного не пущу.
— Тогда уж лучше в субботу и подольше.
— А что в субботу?
— Да так, сабантуйчик.
— Не понимаю.
— Именины у ней. День рождения.
— Ну… до субботы помереть можно.
— Я так, на всякий случай.
— На всякий случай возьмешь с собой кого-нибудь.
Все-таки приятно делать доброе дело, знать, что от тебя зависит чья-то радость. Знать бы заранее, чем эти радости обернутся.
Сам не понял, чего вдруг потянуло в клуб. Увидеть Стефу? Наверное, в эту минуту он был похож на Кольку. Ослеп, потерял соображение. Нет, пожалуй, он держал себя в руках, и сердце пока что ему подчинялось.
Спокойней, лейтенант, спокойней. Будь мудр. Дорога сама выведет…
Ни Стефы, ни Степана в клубе не оказалось. Зато у стен возилась целая бригада девчат — клеили обои, расставляли цветы на подоконнике. Среди женщин маячила понурая фигура предзавкома Копыто.
— Что ж он у тебя спит до десяти, Степа? — услышал Андрей его голос, обращенный к смуглой женщине в платке. Она обернулась, держа на отлете кисть с трафареткой, и он увидел миловидное, полное достоинства лицо, каштановый зачес с белой прядкой под сбившимся платком. Горпина! Та самая, что срезалась с предзавкомом на митинге.
— Вин мени не подчиняется. Клуб же поселковый.
— Ты у нас культорг, Гапа, должна контролировать, контакт держать. Хорошо, у меня вторые ключи были. — Тут он заметил Андрея и помахал рукой. — Вот, знакомься — лучшая наша работница- рисовальщица. Это у них в роду по традиции, я и сюда ее взял, пускай приберет по вкусу, отгул взяли
