слезы. Он удержал ее, спросил строго:
— Что с тобой?
— Три дня тебя не было, не зашов. Так можно?
«Судьба, — подумал он, — вот как люди находят друг дружку. Или не находят совсем».
— А ты?
— Я женщина!
Пошел снег. Андрей поднял голову к серому небу, ощутив на губах тающий холодок.
— Анджей, больше так не делай.
Он кивнул. Все еще не верилось — за что ему такое счастье?
— Постараюсь.
— Ага, старайся. Мне с тобой спокойно. Як з отцом.
Он все еще не решался открыться. Что значит «спокойно, как с отцом»? Может быть, ей просто нужен друг, и он окажется смешон со своим признанием.
— Ты постой тут, — сказала она, опустив глаза, — люди нас увидят вместе, такого наговорят.
Он бродил меж огромных сосен с пригнутыми от снега ветвями и ждал, что вот-вот она покажется из гущины леса, и он скажет ей… Отважится и скажет…
Стефка возникла внезапно, будто выпала вместе со снегом, плавно опустившись у разлапой ели.
— Я лесная королевна, — засмеялась она, — здравствуй!
Он сел в сугроб и ждал, когда она подплывет, легкая снегурочка в красной шапочке с помпоном.
— Хочешь, я для тебя заспевам? По-русску, сами в клубе переводили.
Она ловко вспрыгнула на черневший из-под снега пенек и, приподняв за кончики полы шубки, смешно, по-игрушечьи покачивая головой, запела о том, как мальчишка и девчонка искали по свету счастье. Никогда его не видывали, не знали, какое оно.
Андрей взял ее за руку и поцеловал в ладонь.
— Стеф, — рассмеялся он счастливо, — сейчас я напророчу своей королеве: она выйдет замуж и станет ужасно ревнивой женой.
— За кого — замуж?
— Тебе видней.
— Я-то знаю, — сказала она задумчиво, — за кого хотела бы.
— Но ведь ты уезжаешь?
— Не вем.
Она все еще смотрела на него долгим, невыносимо пристальным взглядом, внезапно тряхнула головой и затопала по тропке.
— Пошли, Анджей.
— Стеф, ты останешься со мной? Правда?
Она кивнула, не оборачиваясь. Догнав ее, Андрей прикоснулся к холодной щеке и, не отпуская, сказал:
— Все будет хорошо, Стеф?
— Пойдем Анджей, — произнесла она устало. — Еще ниц неизвестно. Сегодня день щенстливый, будем радоваться. Добже?
Утром, во время завтрака, в дверь просунулся стоявший на посту Николай и тихо сказал:
— Полундра, начальство…
Андрей заспешил навстречу.
Возле залепленного снегом, урчавшего «виллиса» попрыгивала, разминаясь, крупная дивчина в шинели, с санитарной сумкой через плечо. Подполковник Сердечкин, заглядывая в кузов, кому-то говорил:
— Шофер вас повезет по гарнизонам, на обратном пути за мной. А Любовь Дмитриевна останется, здесь проверит. — И махнул шоферу. — Езжай.
Взяв под козырек, Андрей стал было докладывать, но подполковник, не дослушав, сказал:
— Вот член санкомиссии. Из окружного госпиталя, медсестра. Поглядит, как вы тут бытуете. А я пока схожу к участковому, потом поговорим.
Андрей провел ее в помещение, где на нарах уже чинно сидели солдаты, с любопытством взирая на гостью. Политкин, пытаясь завязать разговор, кинул было реплику: «И зачем таких красивых присылают?», но Люба, будто и не расслышав, скомандовала:
— А ну-ка, марш с нар!
Заглянула под настил, сделав большие глаза, откинула одеяла на сенниках, охнула.
— Вы что же, в сапогах спите? Это простыни? Стыдно, сержант, позор, — накинулась она на Юру. — В бане когда были? Белье в стирку сдаете или ждете смену из полка? Дезинфекция как?
Юра виновато смотрел на нее снизу вверх, едва успевая отвечать. Ответы были неутешительны. Баня в поселке заработала день назад, до этого мылись с горем пополам над хозяйским тазом. А те, кто сменялся с поста, получали два часа отдыха, порой укладывались прямо в одежде.
— Ужас, ужас, — приговаривала Любовь Дмитриевна, рыская по углам, пробуя пальцем то стену, то клеенку: — Вы хоть себя-то уважайте! А еще молодые люди. Обо всем доложу в штабе! И с подполковника вашего спросят где надо. Снимут с вас стружечку, победители! Охламоны, вот вы кто… Как же вы в окопах жили?
Она была так рассержена, что ребята даже не обиделись. Хотя и то верно: в окопах умудрялись баниться, а тут мирное время, поселок все же…
— Ну-ка встать всем, рубахи поднимите…
— На форму двадцать, что ли? — спросил коротышка Бабенко.
Люба взглянула на него как жирафа на жучка.
— А что, есть? Водятся?
— Пока не замечали, — ответил Политкин, — но теоретически не исключается.
— Заметьте, если так будет продолжаться, теоретики… Сержант! — обратилась она к Юре. — Запиши себе, как приказ: в баню еженедельно, со стиркой. Сами стирайте, солдаты же, не мальчики.
Она слегка отдышалась, присев за стол: видно, и впрямь была взволнована непорядками. Политкин вежливо нацедил ей черного чаю из постоянно свистевшего на плите чайника, положил хлеб и пару кусков сахара.
— Согрейтесь с дороги, сил прибавится.
— Это верно, — подтвердил Мурзаев, видя, что Люба хмурится, — чай не пьешь, откуда сила будет?
Уж очень всем хотелось попотчевать ее скудным своим припасом. Но Люба только головой покачала. Потом, нахмурясь, взяла с тумбочки книжку, длинные брови ее удивленно вскинулись, лицо на мгновение просветлело:
— Батюшки! «Из пушки на Луну»!
— Интересная книга, — сказал Бабенко. — Читали?
— В детстве, — улыбнулась она, машинально отхлебнув чай. — Чья?
— Помкомвзвода.
— Читать любишь? — спросила она Юру, внимательно вглядевшись в него. — Давно служишь? Образование? Планы какие?
— Не знаю… — замялся сержант.
— Что значит, не знаю? — спросила она под хихиканье солдат. — Демобилизуешься, что делать будешь? Думать надо.
— Он летчиком мечтал, — сказал Николай, подправляя недавно отпущенные усики.
— А теперь журналистом, — усмехнулся Политкин, — будет летать мысленно.
Люба смешно, по-птичьи склонила голову — к одному плечу, к другому.
— Писать — талант нужен. Есть он или нет, еще неизвестно. А дело надо в руках иметь. С делом и писать легче, если уж потянет, не так?
— Должно быть…
