двенадцати не вернутся — послать за ними…
Час ушел на осмотр места происшествия. Довбня, изредка задавая вопросы, посвечивал фонариком, что-то записывал в блокнот, потом один вошел в комнату хозяев, куда Владек, не проронив ни слова, отнес безжизненное тело жены. Пробыл там недолго, появившись в дверях, кивнул Андрею, и они пошли в отделение.
В кабинете, включив свет, Довбня зашторил окна, тяжело опустился в кресло, предварительно отставив его подальше, в угол.
— Кто ж он, этот «партизан», внешние приметы хоть обозначили?
— Не хотел форсировать. Бесполезно было. Да и кто знал — не навсегда прощались.
— А вышло — навсегда. — Старшина исподлобья взглянул на Андрея. — Ну да что от тебя требовать, не специалист… И про золото вовремя не сказал — это главное упущение, а нам теперь искать преступника.
Его назидательность разозлила Андрея. Какого черта! Вместо того, чтобы идти по горячему следу, мораль читает.
— Он явно шел к ней за деньгами, недаром старуха торопилась, денег-то при ней оказалось немало.
— То-то и оно, — сказал Довбня.
— Домой не пошел, не дурак, место встречи было назначено у сарая. Явился, увидел свет в моем окне и силуэт старухи, тут ошибиться трудно. И все понял… Только забыл оставить письменное объяснение для милиции, — добавил Андрей с невольной усмешкой, глядя в огрузшее, с оттенком значительности лицо Довбни.
— Деньги-то целы!.. — перебил старшина.
— Ну еще бы! Он должен был взять их. А то вдруг не догадаются о мотивах…
— Ты-то догадался… Да и он уж понял, что наследил. Это не исключено.
— В таком случае он должен бежать. Кто завтра исчезнет из поселка или хутора… Логика?
Андрей почувствовал на себе снисходительный взгляд Довбни, казалось, вся эта азбука старшине давно известна, но он слушает, давая гостю выговориться, в надежде выловить из его бормотания что-то важное для себя.
— А бывает и против всякой логики. Возьмет и останется. Если даже она сболтнула о нем — свидетелей нет. Ты один, докажи…
— Особенно, если у него здесь прочное положение.
— Имеешь кого-то в виду?
— Нет!
— Не Степана ли? Значит, еще и соперник. Это бы ему на руку.
— Не болтай чепухи. Я о нем и не думал…
Довбня вздрогнул, привычно наливаясь.
— Это не чепуха. Между прочим, о чем там у вас со Степой разговорчик закрутился, в тот вечер, после листовки?
— Сержантская информация?
— С твоего разрешения. Советовался.
— Вот Степу и расспроси.
— Само собой… Н-да, благородный ты человек, что и говорить. С таким благородством когда-нибудь вляпаешься, мамы родной не дозовешься.
— Я и сейчас не дозовусь.
Взгляды их встретились, Довбня хмыкнул и отвел глаза.
— Не нравится мне наша беседа, кончим.
— Что ж именно не нравится? — Довбня деланно рассмеялся. — Говорим начистоту.
— Не говорим — воду мутим. Вообще не люблю, когда в душу лезут. Каждый вправе судить о времени, в котором живет. — Вдруг подумал, что артачится совсем как Степан тогда, вечером, и от этого дотошный Довбня, с его доброжелательством, стал и вовсе противен. И он добавил со злым упрямством: — А что касается Степана… Зачем ему советские деньги, если он собрался на ней жениться, а стало быть, уезжать?
— Что-то не слышал об этом. Документов не подавал. Взяла справки Стефа на себя, на мать, на брата…
— Он умер.
— Но жил же, работал учителем, может, старухе для пенсии.
С минуту Довбня смотрел, сощурясь, будто вглядывался в дальнюю даль. Вдруг сказал, переменившись в лице:
— Неужели все-таки он?
Андрей понял, кого имеет в виду старшина, а не верилось.
— По-твоему, вражина всегда скрытный?… А ведь больше некому. Я тут всех знаю.
— Факты?
— Ей-богу, некому, — не отвечая на вопрос, повторил старшина, — всех перебрал. Листовочки не откуда-нибудь, здесь писались. Уверен.
Довбня был взбудоражен, лицо его горело. Неожиданно, словно их могли услышать, прошептал, припав к столу:
— И тогда, когда базу выдали… Никто, кроме него, не знал места, никто… Не Митрич же, черт побери! Скорей себя заподозрю!
Он убрал со стола кулаки — будто обжегся, строго глянул на Андрея.
— Доказательств нету, а мы их поищем… Поищем! Зараз искать полегче, архивчики есть. Покопаться в них — где-то ниточка торчит.
Казалось, он забыл об Андрее, раздумывал вслух, все больше утверждаясь в собственной правоте и страшась поверить в нее.
— Факты, факты… Соображения! Раньше я их и в голову не брал, а теперь сами лезут.
Он нерешительно потянулся к телефону и попросил квартиру предпоссовета. Чувствовалось, что делает это против собственной воли, стараясь выполнить формальность. И снова, как в прошлый раз, мембрана зазвучала голосом жены, на сей раз вполне спокойным, может быть, потому, что и сам Довбня был наигранно весел, начав с «доброго вечера», спрашивал о том, о сем да как поживает Митрич, чем там кончилось в районе с самоотводом.
— Ты уж извиняй, Марина, мотался эти дни по селам, не мог позвонить, а душа не на месте… Видно, разбудил вас?
— Та не. Он со свиньей возится, чегой-то прихворнула, одно наказание.
— Вот тебе на, а Степан не мог, сыночек-то? Бережешь его.
— Нема его, на именинах у Насти.
— А, ну да… И давно ушел?
— Та вже давно.
— Ну ладно, привет передавай, завтра сам загляну.
Довбня помолчал, сказал, не поднимая глаз:
— С пьяным балакать бесполезно. Да и спугнуть можно. А мы уже завтра с утра потихонечку. Настю я сам расспрошу.
— О чем? — усмехнулся Андрей. — Не отлучались ли гости, кто, когда, насколько?…
— И это важно.
— В поселке еще тыща домов.
— Ты уж меня не учи. Сам ученый…
Андрей проснулся как от толчка. Опершись о локоть, привстал, вглядываясь в округлые, точно с перепугу глаза Бабенко.
— Беда, лейтенант…
— В чем дело?
