Соглашение в чем? Кто первый добудет зверя, тот и прав, и дело с концом. Морщина ухмыльнулся и ударил себя кулаком по колену. Ванява, угрюмый бородач, стукнул кружкой о столешницу и крякнул. - Не разорять чужих ловушек. Не подъедать чужих припасов. Не стрелять друг другу в спину - вот о чем испокон веку было наше мужское соглашение. Закон лесных джентльментов. Он был нерушим, пока в наши края не наползло всякой сволочи с востока. Прак пошел пятнами. - Что касается сволочи… Ты что, намекаешь, будто я собираю по чужим силкам? - В прошлом году кто-то убил Скотта и унес всю его добычу. У меня нет доказательств, но сдается мне, что в Троллиной пади, кроме него, охотился еще и ты, - сказал Ванява. - Брось. Любой мог это сделать, - заявил Гисс. Он подумал, что Прак кинется на Ваняву, и тогда Ванява его убьет. - Я - не мог! - сказал Морщина. - Я лежал у себя со сломанной ногой. - Ну разве что, - Гисс спокойно снял запотевшие очки и вытер их углом байкового шейного платка. - Мне плевать, что обо мне думает Ванява, да и все вы заодно. Я такой же охотник, как и большинство из вас, - произнес Прак. - Я белый мужчина, живу здесь пятнадцать лет и добываю мех и золото. Никто из вас не ловил меня за руку. Теперь меня заманивают сюда, я трачу время и - мало того! - должен ночевать под одной крышей с синемордым ублюдком. Эй, тунгулук! Не смей здесь сидеть! Пошел в предбанник! Все обернулись на угол за печку, где на корточках сидел тунгулук Хуба-Мозес. Хуба остался неподвижным и с окаменевшим лицом смотрел поверх голов. - Не ори на него. И вообще - не ори. Катись к себе на восток и там ори, - сказал Мак Спешный. Он перематывал узким кожаным ремешком рукоять огромного ножа. - Любитель тунгулуков, да? Поцелуй его в синюю задницу! - Дед Хубы был рабом моего деда, - рассудительно проговорил Мак. - Его отец сеял кукурузу для моего отца. Я это к тому, что нам хотя бы известно его происхождение. Чего нельзя сказать о твоей родословной. Мать Хубы плела циновки, корзины и толкла камнерепу. А чем занималась твоя? Неизвестно. Прак выхватил из рукава метательный нож и замахнулся, но ловкий Морщина плеснул ему в лицо кофейной гущей. Нож с дребезгом вошел в притолоку высоко над головой Спешного. Все засмеялись. Прак шипел и тер глаза. - Кофе-то с перцем, - сказал Жан Морщина. Опять посмеялись. - Будет, - молвил Ванява, огладив бороду. - К делу. Ванява умел говорить весомо и значительно. Окружающие боялись в нем неторопливой и прочной уверенности. Глядючи на этот могучий остов, подпертый короткими, мощными ногами, снабженный руками невероятной силы, многим думалось: опасно с ним ссориться. - Завтра в рассвет - начинаем, - продолжал Ванява. - Расходимся в разные стороны, но леса промеж собою не делим. Лес общий. - Понятно, что каждый пойдет к своим ловушкам, - вставил Спешный, ухмыляясь. - Если бы зверя можно было добыть ловушкой, я давно бы его добыл, - добавил Морщина. - Но ведь это напрасный труд. Зверь хитер и силен. - Зря мы стараемся в одиночку, - сказал Гисс. - Зверь еще и опасен. Вышли бы парами. Награда за него велика, можно и поделиться с компаньоном. - Я ни с кем не собираюсь делиться, - снова завелся присмиревший было Прак. Он с яростью поглядывал на Мака и бросал злые взоры на насупившегося Ваняву. - Ни с кем из здесь присутствующих. Спешный осклабился, показал Гиссу на Прака большим пальцем и кивнул головой. Ванява засопел и наморщил приплюснутый нос. - После случившегося со Скоттом я также не доверяю никому. Извини, Гисс. Извините и вы, джентльмены. Зверь - вопрос мастерства. Златошерстный приз. Добыча его - чрезвычайно опасное мероприятие. Именно поэтому мы должны действовать в одиночку. Он встал, подбоченился и заговорил уже во весь свой страшный голос: - Прежде считалось, что лес обдирает с человека все дрянное, что лес воспитывает мужчину - смельчака, товарища, воина. Когда-то так и было. Но среди нас завелась гниль. Не дергайся, Прак, я говорю даже не о тебе. Гниль в воздухе, в воде, она оседает в наших печенках. Пора встряхнуться, джентльмены. Лес - лучший судия. Зверь - воплощение судьбы. Если такая вонючка, как Прак, сумеет добыть зверя или, тем паче, отбить его у меня - значит, так тому и быть. Но мне лучше не видеть этого, мне лучше околеть в лесу. - Согласен, - сказал Прак, сверкая глазом. - Согласен, - сказал Мак Спешный и вонзил свой нож в доску стола перед собой. - Согласен, - сказал Морщина. - Согласен, - эхом отозвался Гисс. - Ху-ху! - выдохнул Хуба-Мозес, не изменив выражения лица. После этого выпили спирту и улеглись, забравшись в мохнатые спальные мешки. В печке прогорали поленья. Утром Гисс проснулся от густого запаха, распространяемого Хубой-Мозесом. Гисс никогда не испытывал к тунгулукам брезгливого отвращения, но к их запаху тяжело было привыкнуть. Хуба заметил сморщенный нос Гисса, сказал «Двойные Глаза, доброе солнце» и открыл крошечное окошко. Тяжелый, сухой, морозный воздух обжег лицо. Гисс поднялся, нащупал очки и принялся завязывать ремешки меховых сапог. Больше никого в срубе не было. - Что же ты, Мозес, не ушел? - спросил Гисс. - Хуба знает, когда ему выходить, - отвечал тунгулук. Он стоял прямо перед окошком и дышал морозом, как рыба - свежей водой. Изо рта его не шел/выходил пар. Гисс выскочил за надобностью, обежал после два раза кругом избушки, у порога зачерпнул рассыпчатого, чистого снега и обтер лицо, спрятав очки в карман. Хуба тем временем разгорел чифирь и настрогал мороженой рыбы. Подкрепившись, Гисс проверил арбалет, убедился, что хороших «дельных» стрел, которые сгодились бы на зверя, у него всего три. Он не верил, что добудет или хотя бы увидит зверя, но в лесу и кроме него встречаются опасные твари. Шатун-буркатун, огнегривая росомаха, мечеклык. Свой брат, лесной джентльмен, проплутавший пять дней в лесу, трясущийся, пустоглазый, способный убить из-за пачки чайных листьев и недокуренной трубки… «Ванява говорит, что раньше такого не было,» - подумал Гисс и усмехнулся. Гисс приехал в эти края пять лет назад. Стрелял он неплохо, из-за чего местные довольно скоро перестали насмехаться над его очками. Иные считали даже, что «оккуляры» суть волшебное приспособление, прибавляющее меткости владельцу. В остальном Гисс был неумеха и белоручка, хотя и брался за любую работу. Он гонял плоты на реке Потёме, мыл золото с полукаторжными субъектами, собирал для чародеев гриб-девятисон, рыбачил и охотился. Вернуться домой он уже не мог. А приехал он, надо сказать, с тем, чтобы наняться в учители в какую-нибудь богатую семью. За пять лет он не прочел ни одной книги. Рука его не коснулась пера или грифеля. Лабазник Дмитро, тороватый и злой, из пьяного куражу выписал столичные клавикорды для своей рябой дочери Барбы. Всем поселком ходили потешаться над «вздорным струментом». Среди прочих зашел и Гисс. Он открыл под общий смех лакированную крышку, зажмурился и, надавив пальцами, исторг из «струмента» нескладный, глупый аккорд. Сам усмехнулся, отошел прочь и более не пытался никогда. За пять лет Гисс стал крепче, шире в плечах, избавился от привычки сутулиться. Но среди коренных жителей по-прежнему смотрелся плюгавцем. Даже борода росла у него несолидная, драненькая. Он сбривал ее, чтобы не срамиться перед обладателями густых, окладистых, черных бород, курчавых и твердых. За бритье его иногда дразнили «белым тунгулуком» - у тунгулуков, как известно, борода не растет. В настоящую минуту Гисс перекладывает свой наплечный мешок, проверяет состояние ножа и густо мажет широкие лыжи вонючим жиром ледовой саламандры. Сейчас конец декабря - пушные звери в самом меху. Пусть остальные гоняются за златошерстным призом. Он, Гисс, просто обойдет свои ловушки и соберет добычу. Он нашел хорошие места. Даже в случае сугубого невезения ему достанется десяток «алмазных» соболей и штук тридцать белок. Вырученных денег хватит до весны. А весной он подработает на плотине и купит себе подержанную лодку, на которой уйдет далеко вниз по Потеме, до самого озера Андалай. Каждая третья песчинка на берегу этого озера - золотая, а на дне, говорят, лежат тяжелые самородки, круглые, как голыши. Ходит в прозрачных водах радужный омуль, рыба-чечун с длинным, жирным хвостом, хрюкающий угорь и рыба-солнце с красной короной на голове. А в лесах вокруг - ягоды, земляника с кулак, голубика, грибы по полпуда весом. Нагулявшийся кабан полощет рыло в опавших желудях. Глухарь и тетерев спорят - кто вкуснее. А по вечерам, разгоняя крыльями теплый туманец, ступает босыми ножками по колкой хвое черноглазая, черноволосая фея озера Андалай. Ищет себе полюбовника среди рыбаков и охотников. Кого выберет - оглянет царским взором, величаво руку подаст и уведет прямо в туман. После отпустит и одарит золотом сообразно мужской стати и камнями громовыми, черными - без счета. Камни эти у городских колдунов в страшной цене. Черны они, как глаза самой Андалай. Если камни эти между собой потереть, отскакивает от них кусачая молния и раздается гром - от того и название. Вот такие чудеса, и совсем рядом. Нужно только достать лодку. Гисс не понимал лесных джентльменов, порешивших добыть зверя во что бы то ни стало. Он подумал с минуту и вспомнил его научное название - куница кистеухая исполинская. Синелицые, холодные тунгулуки, исконные обитатели этих мест, называют его аблай. А пришлые белые зовут его просто зверь. Называть его как-нибудь еще - скверная примета. Зверь велик - побольше годовалого теляти, и ловок, и бесстрашен. Его боятся и снежные львы, и огнеклык, и росомаха. Глупые волки, нападая на его след, бегают от дерева к дереву, а он, где по ветвям, где по низу, косой пробежкой, уводит их в непролазную чащу. Падает тенью сверху, без звука, без запаха - и скрадывает по одиночке всю стаю. Если он спешит, движения его неуловимы людскому глазу - вроде золотистой ряби проплывет в воздухе - и все. Иногда он режет скот, особенно погибелен для овец. Опьянившись кровью и покорностью стада, зверь уничтожает всех, от старого барана до ягненка. Зверь редок и дорог. За одну лишь шкуру его (в хорошем состоянии) дают: теплый большой дом, огород под
