стоит, потому что скоро они исчезнуть сами собой — перебьют друг друга, перемрут от болезней или ослабеют и сократятся числом настолько, что о них можно будет забыть. Но что будет тогда, если горные отряды получат современное оружие и во главе их окажется человек — всего один человек, но талант — которые сможет организовать их и возглавить и столкнуть процесс с мертвой точки? Потом все само собой покатится под гору. Кто может предугадать, чем все это закончится? Гарнизоны пришельцев могут сейчас контролировать ситуацию, поскольку повстанцы не решаются атаковать широким фронтом. Но что если такая атака начнется — что если несколько тысяч человек разом спустятся с гор и начнут стрелять? Сколько мобильных патрулей сейчас находится в распоряжении пришельцев? Сколько областей Земли они могут оборонять одновременно. Нет, они ни за что не решатся начать широкомасштабную войну — они затрубят отступление, запрутся в свои форты и перейдут на осадное положение. И как только это произойдет, как только пришельцы окажутся приговоренными к ожиданию подкрепления — которое не придет никогда…
Майкл вдруг опомнился и с изумлением взглянул вниз на собственный кулак, которым он раз за разом с маху ударял в ладонь. Он даже не чувствовал боли. Он уже не сидел, а стоял, нависнув над Хобартом. Просто невероятно, как он быстро стал терять над собой контроль.
Он глубоко вздохнул и опустился на место. Доктор Хобарт рассматривал его с нескрываемым любопытством.
— Всего этого конечно не может быть, — проговорил он.
— Да, конечно, — отозвался Майкл, борясь с легким приступом головокружения.
— Я восхищен вами, мистер Вайерман, и хочу, чтобы вы знали об этом. Я восхищен и поражен тем, что услышал от вас. То, как вы сказали это… нет, здесь определенно в этом что-то есть.
Хобарт отлично владел собой — он по-прежнему был спокоен, по-прежнему вежлив и корректен, по-прежнему держал ситуацию под контролем. Но все это определенно требовало от него сил, возможно немалых. Казалось, что он раз за разом удерживает себя от чего-то.
— Величие и слава победителя? Восторг и наслаждение убийства? — спросил Вайерман. — Вы об этом говорите?
— Господи, конечно нет! Я имел в виду нечто большее, чем просто пыл юношеских фантазий. Надеюсь, что не это вами руководило.
На этот раз Хобарт наклонился вперед и похоже не замечал этого.
— Скажите, мистер Вайерман, вы ведь не имеете никакого представления о том, что значит строить планы на жизнь и неукоснительно следовать им? Как это — проложить на карте курс и плыть им к далеким жарким островам? Там есть все: уверенность в завтрашнем дне, положение в обществе, репутация — все, что угодно, что вы хотели бы иметь при себе, восходя на смертный одр. Сколько радости и наслаждения видеть, что планы ваши претворяются в жизнь, что вы правите свой корабль точно по начертанному ранее курсу, что вы правильно все рассчитали, что вам завидуют другие, менее целеустремленные и удачливые?
Майкл Вайерман ничего не понимал — он молча смотрел на шевелящиеся губы врача. Что это за человек, подумал он мимоходом, который живет настолько неуверенным в своей предначертанной удачливости, что готов с младых ногтей пуститься во все тяжкие лишь бы только перехитрить свою судьбу, какой бы она ни была ему уготована?
— Лично я уверен, что в этом есть и радость и удовлетворение, — продолжил Хобарт, чуть заметно вздохнув. — Можете поверить мне на слово. Люди очень часто строят свою жизнь таким образом, и те из них, кто поступает так сознательно, становятся наиболее преуспевающими в своем поколении. Они держат жизнь в узде и с наслаждением сознают это. Вы даже представить себе не можете, сколько удовольствия может получать от этого человек — а потом приходят такие как вы и небрежно начинают расшатывать основание мира, утверждая с уверенностью профанов, что в ход немедленно должны быть приведены средства повсеместного осушения океанов, а наши горделивые корабли загнаны на жалкие тесные отмели…
Хобарт меланхолично замолчал. Его лицо выражало мудрую грусть. Из услышанного Вайерман не понял почти ничего.
— Вы напуганы, доктор? — спросил наконец он.
— Напуган ли я? — Хобарт побледнел. — Напуган?
Он вскочил на ноги с искаженным лицом.
— Не смейся надо мной, мальчишка! Кто ты по сравнению со мной — пустое место! Я всегда знал точно, куда иду. На пути к своему теперешнему положению я не допустил ни одной ошибки. Я всеми уважаем, я состоятельный человек, я отлично знаю свою работу.
— В этом никто не сомневается — ведь пришельцы вас уже классифицировали.
Сказав это, Майкл Вайерман пожалел о своих словах — такая глупая была насмешка. Что-то расстроило Хобарта, и он не мог понять, что, но ясно было одно — этот человек воспламенялся так же легко, как и горные повстанцы. Возможно Хобарт был неправ, но наверняка он был образованней и мудрее Майкла. И он имел серьезные основания для раздражения. И если Майкл Вайерман не понимает их причин, то в этом только его вина, и ничья другая. А права смеяться над Хобартом он конечно не имеет. Он вообще не имеет права смеяться над кем-то.
Но реакция Хобарта все равно поразила его — словно он дал ему пощечину или выплеснул в лицо стакан воды.
— Да, черт возьми, они классифицировали меня — ты прав! Тридцать лет назад! Но где был бы я сейчас, что делал и как бы жил, если бы тогда этого не случилось? Что со мной стало за эти тридцать лет — разве я хоть сколько-то изменился? Как по-вашему, Вайерман? Я отличный психолог и всегда был им: это мое призвание. В свое время у меня был неплохой голос, я пел. Хорошо исполненная ария Дона Жуана до сих пор волнует меня больше, чем любое успешное достижение собственной жизни, и очень часто я вижу себя во сне выступающим на сцене в опере! Я пишу картины — по воскресеньям. Я
