Мало утешало, что к этому выводу рано или поздно приходит каждый мужчина, и совершенно никакого значения не имеет, семнадцать ему лет или семьдесят семь.
– Я боюсь…
– Вы меня боитесь?! Меня, своего Поля? Своего дорогого маленького Поля, своего милого муженька? Вы теперь моя женушка, вы не забыли? А разве женушка может бояться муженька?
– Я боюсь не вас, а…
– Понимаю! Но не бойтесь! Это любовь! Это наслаждение! Я доставлю вам удовольствие, я умею это делать! Ну, не отталкивайте же меня, Натали.
– Не называйте меня так, я же просила!
– Хорошо, хорошо, Вилли! Ну позвольте мне потрогать вас. Ах, какая вы тоненькая, какая миленькая!
– Ой!
– Ну-ну, не бойтесь же, вы пугливы, как птичка. Нет, это я птичка, которая хочет полететь в гнездышко. Натали… э-э, Вилли, пустите меня в свое гнездышко!
– Не понимаю, что вы такое говорите. И не трогайте меня, мне стыдно!
– Ах, милая девочка, меня очень трогает ваша стыдливость! Как я счастлив, что мне досталась невинная, неопытная, такая стыдливая и прелестная девушка! А то, знаете, они всякие бывают: вроде девица, а ведет себя, как полковая маркитантка!
– Что?! Вы знаете, как ведут себя полковые маркитантки? И что, значит, у вас были женщины до меня?! Но как вы могли… я думала, я у вас первая! Как вы могли?! Вы меня обманули! Я думала, у меня будет муж такой же чистый, такой же невинный, как я! Оставьте меня, я не желаю! Уберите руки!
– Да вы даже не представляете, Натали, как вам повезло! Вам достался мужчина, знающий толк в любви! Но вы просто не понимаете своего счастья. Было бы ужасно, окажись на моем месте какой-нибудь невинный болван, который шарил бы руками, тупо раздумывая, куда их приложить, что и как делать. А я знаю, как приласкать эти грудки, чтобы ваши розовенькие бутончики расцвели и налились желанием, знаю, куда должна влететь моя птичка, чтобы точнехонько попасть в гнездышко. Ну, Натали, раздвиньте ваши хорошенькие ножки, что вы их так стиснули, будто я с вами какие-то гадости проделываю?
– Это и есть гадости, постыдные гадости! Нельзя ли как-нибудь обойтись без этого?
– Ну хватит, ну что за глупости?! От этих гадостей рождаются дети, между прочим, а наша с вами цель – зачать ребенка, нашего ребенка, наследника! Пустите же меня к себе. Вам понравится, Натали, даю честное слово! А уж если вы мне понравитесь, если я у вас не буду знать отказу, вы даже не представляете, какую получите надо мной власть. Я буду делать все, что вы захотите, чтобы птичка могла почаще залетать в гнездышко. Наши мужские птички это очень любят… Я тоже это очень люблю, очень… ну раздвиньте ножки, Натали… умница, вот так… потерпите, сейчас будет немножко больно…
– Ах! Мне больно! Очень больно!
– Вот и все, ничего страшного, теперь вы не девица, а дама, вы теперь в полном смысле слова женушка своего муженька, своего дорогого Поля! Ну, уже все прошло, больно больше не будет, давайте же теперь насладимся любовью!
– Но из меня течет кровь, я чувствую! Мы лежим в крови, это ужасно!
– Не дергайтесь! Кровь… меня это возбуждает! Моя маленькая невинная женушка! О, как ты хороша… как мне хорошо! Как хорошо! Ах! Я обожаю тебя! В твоем гнездышке так уютно! Никогда еще мне не было так хорошо!
Вильгельмина молча, стиснув зубы, терпела содрогания Павла. У нее сводило челюсти от кошмарной пошлости каждого его слова, каждого издаваемого им звука. Ее то разбирал смех, то начинало колотить от злобного раздражения. Все было иначе, чем то, что она успела узнать с Андре. С ним каждое мгновение было исполнено возвышенной поэзии, а здесь…
Боже! Какую дорогую цену она вынуждена платить за честь сделаться будущей императрицей!
«Вот-вот, думай именно об этом, – твердила она мысленно. – Забудь об отвращении к Павлу, думай о власти, которую приобретешь над ним! И если он влюбится в меня по уши, тем легче мне будет дурачить его и видеться с Андре! О, если бы нам удалось остаться наедине! Если бы снова оказаться в его объятиях, испытать это с ним, а не с Павлом! Как бы ухитриться? Что придумать?»
– Ну что, деточка, вам уже не так больно?
Вильгельмина так задумалась о Разумовском, что почти с изумлением услышала голос мужа и вспомнила, где находится и что с ней происходит. А еще она обнаружила, что если на месте Павла представить возлюбленного Андре, то становится не так противно терпеть прикосновения мужа. А если он молчит, то вообще хорошо!
– Вам понравилось, правда? – взволнованно бормотал Павел. – Позволите мне еще разик погулять в вашем хорошеньком садике, срывая цветы наслаждения?
«Чтоб ты провалился!» – чуть не воскликнула Вильгельмина, но прошептала игриво:
– Мне понравилось… идите же ко мне, дорогой муженек! Только ничего не говорите, умоляю! Ваш голос меня смущает!
– Ах! – воскликнул счастливый Павел. – Как же мне повезло! Я вас обожаю, Вилли!
– По-оль, ну т-с-с!
– Молчу, молчу!
Слушая пылкие вздохи мужа, его надсадное пыхтенье и иногда постанывая, словно от восторга, Вильгельмина думала о Разумовском… Андре, Андре, ах, обнять бы его вот так, вот так… И грустно улыбнулась: кажется, Павел остался вполне доволен своей «маленькой невинной женушкой»…
А Павел был в восторге. Конечно, ему было не впервой лишать невинности молоденьких девушек, но все же есть разница, проделал ты это с какой-нибудь горничной или даже Алымушкой – или с принцессой, великой княгиней, твоей собственной женой. К тому же у его женушки все внутри было так миленько устроено, так плотненько и тесненько, что даже «дружок» Павла, вовсе не отличавшийся величиной, чувствовал себя там уютно и мгновенно находил удовлетворение. А то знаете как бывает, чувствуешь себя в женских недрах, словно в какой-то пещере, не знаешь, куда податься… Обычно такое бывает у женщин, которые принимали многих мужчин, но и у невинных тоже, вот хоть Алымушку возьмите – никакого особенного восторга в момент соития Павел не ощутил, разве что от самого сознания, что еще один цветок невинности добавил в свой букет. И теперь он удовлетворенно думал, что вполне может предоставить Алымушку графу Андрею, в которого она по уши влюблена. Если Вилли не будет отказывать мужу, он вполне может перестать таскаться по другим, во всяком случае, пока не будет зачат младенец. Жаль, если это произойдет скоро – беременные женщины становятся невыносимы, к тому же в их печурках нельзя шуровать мужскими кочергами, чтобы, не дай Бог, не было выкидыша. Хорошо бы месяц-другой Вилли не зачинала, чтобы можно было в полной мере насладиться любовью с ней, ее худеньким тельцем, ее грудками… м-м-м!..
Однако в постели что-то стало довольно мокро. Неужели девственная кровь Вилли все еще сочится? У Алымушки это прекратилось довольно быстро. Впрочем, кто такая Алымушка? Просто девка. Ну, девка из хорошей семьи, а это – принцесса… У нее все должно быть по-особому!
Ладно, придется оставить ее в покое и отправиться в свою постель. Там сухие простыни. Наверняка скоро все эти женские штучки пройдут, и на следующую ночь можно будет возобновить всякие приятности.
Павел поцеловал сонную жену и вышел из ее комнаты.
Но Вилли не спала. Она вздохнула с облегчением, скорчила гримасу в сторону закрывшейся двери и перекатилась на сухую половину постели. Конечно, можно позвать камеристку, чтобы поменяла простыни, однако кровь натечет снова. Как же повезло, как невероятно повезло, что первая брачная ночь совпала с ночами ее женского нездоровья! Павла удалось одурачить легче, чем Вильгельмина ожидала. Вообще, пожалуй, его удастся дурачить и дальше. Нужно только сделать так, чтобы он покончил со всеми своими привязанностями, со всеми друзьями… кроме, само собой, графа Разумовского!
И она блаженно уснула с мыслью об Андре.
– Боже, ну и хитра девчонка! – императрица была не в силах сдержать смех.
