Вильгельмина была бы смертельно изумлена, узнай она, о чем в эту минуту думала императрица…
А Екатерина была бы смертельно изумлена, узнав, о чем в эту минуту думала Вильгельмина.
Вильгельмина снова и снова вспоминала гаданье богемьен. Снова и снова на все лады повторяла ее слова, которые запали ей в душу:
«Будешь, будешь королевой. Нет, императрицей! Будешь императрицей, вот помяни мое слово! Тебя полюбит несравненный красавец, и ты полюбишь его, и у вас родится сын… Ты уедешь в далекую страну, в далекую зимнюю страну!»
Она уехала в далекую страну, это правда. Она когда-нибудь станет императрицей. Ее полюбил несравненный красавец. У них родится сын… наверное, сбудется и это!
Что-то там было еще насчет старой королевы, но сейчас это не играло никакой роли. Главным было то, что основные пункты гадания сбылись. Однако Вильгельмина вовсе не чувствовала себя счастливой. Ведь она, которую любил красавец, принадлежала уроду. Урод должен был стать императором. А Вильгельмина – императрицей. Но она хотела принадлежать красавцу. Значит, надо сделать так, чтобы императором стал красавец!
Теперь цель была ясна. Вильгельмина очень любила ясные цели. У нее стало легче на душе, особенно когда она убедилась, что муженек влюблен в нее по уши и им, кажется, будет очень легко управлять. Он был доверчивый неловкий мальчишка. Она была младше Павла на год, но чувствовала себя гораздо старше, умнее и опытнее. Такой ее сделала любовь к графу Разумовскому, которому, по замыслам Вильгельмины, предстояло сделаться императором. Надо только немного подождать…
И потерпеть.
Она никогда не отличалась терпеливостью, но сейчас показывала себя просто образцом смиренности и покорности. Поскольку Екатерина ставила непременным условием брака принятие православия невестой, то гессенской принцессе пришлось изучить основы новой религии. В наставники ей был избран сам архиепископ московский Платон.
15 августа совершилось миропомазание Вильгельмины.
На следующий день после миропомазания было торжественно отпраздновано обручение Павла и Натальи, а полтора месяца спустя, 29 сентября 1773 года, состоялось бракосочетание.
Статс-дамы облачили Наталью в парчовое серебряное платье, осыпанное бриллиантами. Оно привело не знавшую такой роскоши принцессу в восторг. А на императрицу, одетую в русское платье из алого атласа, вышитого жемчугами, и в мантии, опушенной горностаями, Наталья смотрела, едва скрывая презрение и смех. Старушка, видать, совсем спятила, если разрядилась как на маскарад. И свежеиспеченная великая княгиня тотчас дала себе клятву, что никаких русских причуд при своем дворе не потерпит.
Надо сказать, Россия ее раздражала. Она была слишком большая! Неуютная. Русский язык показался ей непомерно трудным. Что за нелепая мысль – изучать его? Все нормальные люди говорят по-немецки, ну, в крайнем случае по-французски. Русский – язык дикой, отсталой нации. Чем меньше дела будет иметь Вильгельмина с этой нацией, тем лучше.
Она заранее презирала народ, над которым собиралась властвовать. Однако у нее хватило ума пока скрывать это. Тем более что празднования, устроенные в честь ее свадьбы, могли бы удовлетворить самое неистовое честолюбие. Бракосочетание было совершено с величайшей пышностью; потом следовал целый ряд праздников для придворных, для дворянства, купечества и простого народа; закончились они 11 октября фейерверком. 15 октября ландграфиня с двумя дочерьми и свитой покинула Петербург.
Вильгельмина-Наталья была довольна собой. Она превосходно разыграла убитую горем расставания сестру и дочь. Она даже выдавила из глаз несколько слезинок. И все это время она словно бы смотрела на себя со стороны – и помирала со смеху. Боже мой, до чего же просты люди! До чего доверчивы! Она подозревала это раньше – но только теперь по-настоящему поняла. Главное не
Супруг хочет видеть в Наталье нежного ангела? Да ради Бога, она и будет такой. Свекровь хочет видеть в ней веселую, милую, покорную дочь? Сколько угодно! Наталья старалась быть приветливой со всеми и угождать всякому. Даже своей новой гофмейстерине, статс-даме графине Екатерине Михайловне Румянцевой, которая показалась Наталье довольно противной. Даже фрейлинам, княжнам Евдокии Белосельской и Прасковье Леонтьевой, которые показались ей довольно глупыми. А чего стоили эти их плебейские имена!..
Наталье даже удалось скрыть свое разочарование от того, что наследнику и его супруге императрица не велела заводить своего двора. А ведь это был бы верный способ поставить к себе как можно ближе обожаемого графа Андрея…
Постоянная возможность лицезреть обожаемого графа, встречать его исполненный любовного пыла взор, слушать его голос, интимно понижавшийся, когда Разумовский обращался к великой княгине Наталье Алексеевне, замирать, когда он позволял себе шепотом назвать ее просто Натали и украдкой касался ее руки, а то и добирался через ворох юбок до колена, – вот что помогало Наталье казаться, а не быть. Вот что позволило ей, цветку заморскому, прижиться на чужой почве. И даже стоически переносить ласки мужа, которого она находила отвратительным.
Да, она притворялась изумительно!
Екатерина умилялась своей невестке. Положила ей пятьдесят тысяч рублей в год «на булавки» и совершенно искренне расхваливала ее в письмах к ландграфине Гессен-Дармштадтской:
«Ваша дочь здорова; она по-прежнему кротка и любезна, какой вы ее знаете. Муж обожает ее, то и дело хвалит и рекомендует ее; я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций; ее рекомендация в моем сердце; я ее люблю, она того заслужила, и я совершенно ею довольна. Да и нужно бы искать повода к неудовольствиям и быть хуже какой-нибудь кумушки-сплетницы, чтобы не оставаться довольной великой княгинею, как я ею довольна. Одним словом, наше хозяйство идет очень мило. Дети наши, кажется, очень рады переезду со мною на дачу в Царское Село. Молодежь заставляет меня по вечерам играть и резвиться…»
В это же время английский посланник Ганнинг доносил своему двору:
«Недавно императрица высказала, что обязана великой княгине за то, что ей возвращен ее сын, и что она поставит задачей своей жизни доказать свою признательность за такую услугу; действительно, она никогда не упускает случая приласкать эту принцессу, которая, обладая даже меньшим умом, чем великий князь, несмотря на то приобрела над ним сильное влияние и, кажется, до сих пор весьма успешно приводит в исполнение наставления, несомненно, данные ей ее матерью, ландграфиней. Общество ее, по-видимому, составляет единственное отдохновение великого князя; он не видит никого, кроме молодого графа Разумовского».
Павел не видел никого, кроме молодого графа Разумовского. Его жена не видела никого, кроме молодого графа Разумовского… Екатерина от души забавлялась этим трогательным единодушием.
А ведь всегдашняя проницательность ей изменила…
Извиняло императрицу только то, что ей просто не хотелось знать и слышать ничего дурного: других забот хватало. Ровно год длилось мучение Екатерины с этим поганым Емелькой Пугачевым, называвшим себя царем Петром III Федоровичем, пока 16 сентября 1774 года он не был взят в плен.
Кроме того, в это время ей было не до сердечных дел великого князя, потому что она сама несколько подзапуталась в своих сердечных делах. Сашенька Васильчиков надоел до смерти. Слов нет, в постели он был хорош, так ведь о чем-то еще и разговаривать надо с близким человеком! Этот же, отдыхая после объятий, знай блекотал пошловатое:
– Хорошо-то как, матушка! Счастье-то какое, матушка! Ой, спасибо, матушка!
Словно не с любовницей говорил, а и впрямь с матерью! И даже не чуял, как ей от сих слов и смешно, и тошно… А коли мужчина не чует настроения женщины, то от мужчины сего толку чуть! И не надобен такой мужчина никому, тем паче императрице!
Конечно, как всегда, пред императрицей простирался самый широкий выбор красавцев всех чинов и званий – благо обтягивающие штаны дозволяли сразу углядеть то, что в мужчине весьма привлекает женщину опытную. А все же таким способом, словно жеребцов на случку, выбирала она лишь однонощных
