А не пора ли, господа читатели, поговорить о тех самых деньгах, которыми вдруг оказался завален граф Разумовский, а через него и Вильгельмина? Откуда они вдруг посыпались? С какой, как говорят русские, печки упали?! Каким это образом Ганнинг вздумал предложить заем великому князю, а потом инициативу англичан подхватили испанцы и французы?
На самом деле предложение англичан Разумовский принял по доброй воле. Что же касается французов…
А что ему оставалось делать?!
Вечером того дня, когда великие князья чуть ли не силой затащили его на приватный обед к императрице и поставили в совершенно дурацкое положение, он собирался на бал, даваемый в честь победы над Пугачевым. Внезапно ему доложили, что его желает видеть некая дама, которая говорит только по-французски и называет себя мадемуазель Рокур.
Несколько минут граф Андрей, стоявший перед зеркалом, тупо смотрел на свое отражение и задавался вопросом, а не мерещится ли ему, не ослышался ли он…
Мадемуазель Рокур! В первый раз это имя он услышал лет пять назад в Париже. И оно было связано для графа Андрея если не с самыми приятными, то с о-о-очень волнующими воспоминаниями.
Это было время, когда мадам Дю Барри, фаворитка постаревшего, но не угомонившегося короля, уже закрывшая домики Оленьего парка, устроенного ее знаменитой предшественницей мадам Помпадур, поняла, насколько та была права, создав этот знаменитый refuge d’amour, приют любви, для Людовика. Она на собственном опыте усвоила, что королю нужно иногда предлагать особо пикантные, вызывающе острые блюда, чтобы он хоть иногда возвращался к приевшимся домашним обедам. Светский Париж кипел слухами о том, что мадам Дю Барри составила для своего любовника целый гарем. Она начала со своей племянницы, мадемуазель Турнон, однако Людовик счел барышню пресноватой. Он обожал всевозможные любовные игры. И мадам Дю Барри поняла это буквально: она перезнакомила его почти со всеми актрисами «Comеdie Fracaise». Но король остался недоволен, он сказал, что актрисы лишены воображения, знай ломаются, а в постели ничего не умеют показать новенького. И тогда фаворитка привела в Версаль очаровательную мадемуазель Рокур, которую называли актрисой по профессии и любовницей по призванию. Эта страстная дама была настолько известна своим бесстыдством, что заслужила прозвище Grandе louve – Великой Волчицы. Якобы с первой же встречи ее пыл и изобретательность привлекли Людовика XV, а потому она считалась теперь достопримечательностью Парижа.
– Вот бы ее отыметь, – простодушно сказал молодой граф Разумовский, который, хоть и выглядел превосходно выезженным породистым конем, иногда допускал-таки замашки деревенского малороссийского жеребенка.
Его приятель, барон де Жоншер, который с удовольствием занимался просвещением сына одного из богатейших и знатнейших людей России (ему нравилось, как щедро русские благодарят за самые незначительные любезности!), спросил, что это значит. Граф Андре перевел, употребив одно из самых любимейших своих французских выражений: faire l’amour – делать амур.
Барон посмотрел на него оценивающе, сначала нахмурился, а потом вдруг щелкнул пальцами и улыбнулся:
– А почему нет? Скажу вам по секрету, я бы очень хотел добиться благосклонности Grandе louve, однако пока что нахожусь на дальних подступах. Почему бы не провести разведку боем?
Опустим подробности того, как де Жоншер провел графа Андре в уборную знаменитой актрисы. Они достойны отдельного романа… но это будет весьма скабрезный роман, который способен оскорбить изысканного и высоконравственного читателя. Довольно и того, что граф Андре оказался спрятан за занавеской, разделяющей уборную на две части. Здесь были развешаны на крючках и стульях всевозможные дамские тряпки: комнатка сия служила подобием платяного шкафа.
На прощанье де Жоншер попросил его не удивляться ничему, что ему придется увидеть и испытать, потому что у Grandе louve самые невероятные пристрастия и фантазии.
Стоит уточнить, что деловитость и неприглядность обстановки очень разочаровала графа Андре. Он думал, что попадет в роскошный будуар, а что вышло?! Чары знаменитой актрисы начали рассеиваться. Какие там пристрастия и фантазии?! Он уже успел усвоить, что всякий француз не дурак прихвастнуть, все их обещания надобно делить самое малое на четыре, но тут выходило, что делить надобно на восемь!
Впрочем, делать было нечего, назвался, грубо говоря, груздем – полезай в кузов!
Между нами… граф Андрей применил к ситуации куда более откровенное малороссийское выражение, в котором слово «груздь» звучало несколько иначе и было созвучно названию буквы «хер», а слово «кузов» начиналось с буквы «п» и было женского рода.
Итак, груздь был вполне готов, а кузов что-то задерживался. Наконец за дверью раздались быстрые шаги. В уборную вбежала девушка – она была очаровательна, однако, на взгляд графа Андрея, простовата. И одежда не бог весть… Обычная парижская мидинетка… в театре она могла иметь только амплуа субретки, а барон де Жоншер говорил о героине, о премьерше…
Впрочем, декольте мидинетки выглядело настолько заманчиво, что он готов был простить ей даже не то амплуа. Девушка огляделась словно бы в нерешительности и, изогнувшись, принялась расстегивать платье. Крючки, как это водится у неразумных дам, располагались на спине. Девушка изогнулась, груди выскочили из корсета, граф Андрей потянулся отдернуть занавеску, как вдруг дверь в уборную распахнулась, и на пороге появился молодой человек, одетый с почти непристойной изысканностью, обладающий нежной, чувственной красотой, тонкий и изящный, как танцор.
Не говоря ни слова, он подошел к актрисе и прижался лицом к ее полуобнаженным грудям. Девушка со стоном закинула голову. Нежно ее целуя, молодой человек привел ее к козетке и помог улечься, после чего принялся снимать камзол и расстегивать панталоны. А потом он взобрался на козетку и устроился верхом на молоденькой девушке, приблизив бедра к ее лицу.
Что-то в нем показалось графу Андрею странным. Граф впился взглядом в его обнаженное тело и – о Боже! – не обнаружил того, чем мужчина отличается от женщины, зато признаки того, чем женщина отличается от мужчины, имелись в полном объеме!
Это была женщина! Прелестная, обворожительная женщина, переодетая мужчиной, которая намеревалась заняться с миленькой субреткой тем, что называется… граф Андрей слышал о таких штуках, но никогда не видел, как это выглядит в натуре. Он дорого заплатил бы, чтобы посмотреть на это… однако зрелище досталось ему бесплатно.
Правда, в самый разгар ласк он не смог совладать с собой и выскочил из-за занавески в полной боевой готовности.
Не отрывая бедер от жадных губ подруги, та, которая была раньше одета мужчиной, повернулась к графу Андрею, окинула его взглядом и засмеялась. Похоже, она ничуть не удивилась тому, что он здесь оказался, и совершенно не смутилась.
Итак, догадался Разумовский, это и была Grandе louve с ее удивительными пристрастиями и фантазиями.
Тем временем Grandе louve сделала приглашающий жест – и граф Андрей, позабыв обо всем на свете, кинулся удовлетворять свою похоть, причем в голове его билась только одна мысль: «Вот это да! Вот это да!»
Что еще сказать?.. Граф Андрей с опаской вспоминал об этой ночи. Он вроде бы не оплошал, однако порой удовольствие, им полученное, граничило с брезгливостью. И тем не менее он не сдавался до утра, пока утомленные, пресыщенные им и друг дружкой дамы не уснули, причудливо сплетясь телами, на сломанной, просевшей на один бок козетке.
Да что там какая-то субтильная козетка! Граф Андрей не удивился бы, если бы все здание «Comеdie Fracaise» развалилось, хоть и было новехонькое и построено накрепко.
Более ему попасть за кулисы не удалось. Де Жоншер плел какие-то козни. У Андре создалось впечатление, что де Жоншер, распаленный рассказами русского, теперь сам решил посмотреть, как забавничает знаменитая мадемуазель Рокур, известная тем, что для нее не было разницы, с мужчиной faire l’amour, с женщиной или с ними обоими. Собственно, граф Андрей не особо настаивал, поскольку счел, что единожды попробовать сие чрезмерно пряное и острое блюдо – это еще куда ни шло, а злоупотреблять им – не полезно для здоровья.
Здоровье свое Разумовский блюл по мере сил.
