Я радостно закивал. От чрезмерного усилия чуть не разбил затылок. Затем, показывая всем видом, насколько мне тяжело, приподнял голову, и, опершись на локоть, сел. Мне и притворяться особо не пришлось – земля и небо ходили перед глазами ходуном. Вот тебе и одна минутка! До полной регенерации, пожалуй, еще не близко. Пока я бестолково озирался по сторонам, желая внушить сам себе, что все в порядке, вернуть на законные места землю и облака, отошедший в сторону дед вернулся, неся глиняный кувшин с широким горлышком и без ручки.
— На, пей! Кысляк…
Взяв кувшин в трясущиеся руки, я сделал несколько больших глотков. Остановился, прислушиваясь к ощущениям. Комочки кислого молока, перемешанные с сывороткой, ласково пощипывали язык и великолепно утоляли жажду. В голове немного прояснилось.
И тут мне в первый раз по-настоящему стало страшно. Выплюнув попавшую в рот вместе с 'кысляком' муху, подумал: 'Я никогда раньше не пил 'кысляк' и не знаю его вкус. Неужели мозг сам придумал всю гамму? Проделки Хроникона? Генная память? Или я действительно в настоящем, реальном мире, а вся теория проклятущего Ранини – полнейшая чушь!'
Отогнав прочь дурные мысли, вновь приложился к кувшину и оставил его в покое лишь когда увидел дно.
— Хорош кысляк? Понравился?
Я благодарно закивал головой.
— Понимаешь… хоть так… Слава Богу… А то я уже подумав, что совсем… зовут меня Овсием…
Забрав кувшин, Овсий присел в нескольких метрах в сторонке и, достав из широкого кармана штанов огниво (видать, Жаклин не зря растрепала Козлобородому, что я усвоил курс), высек искру. Задымил трубкой. Едкий запах некачественного табака ударил в нос.
Я поморщился и чихнул. Дед же, рассмеявшись, закашлялся. В его груди забулькало, засвистело. Сплюнув на землю, он опять испытующе стал меня разглядывать. Вот уж недоверчивый!
Пришлось опять внушать свою 'лояльность'. Пошатываясь, я поднялся на ноги.
— Ого! Бугай! Жаль что дурнык! Славный бы козак вышел! Кхе-кхе…
Роста во мне метр восемьдесят пять, вес без малого девяносто. Для нас – это средние показатели. К две тысячи сотому обещают два метра и сто килограмм. Жаклин предупреждала, что 'туземцы', тьфу ты, — предки будут поменьше.
Огляделся вокруг. С одной стороны ветер гонит волны по бескрайнему морю камыша, с другой – чуть рябит поверхность полноводной реки. Похоже, мы на острове, часть которого поросла низкорослым кустарником и деревьями.
Что тут делали дед с мальчуганом? Скорее всего, рыбачили.
Невдалеке покосившийся шалаш. Чуть потрескивая, горит костер. Дым, немного поднявшись, шлейфом стелется над камышом, который кажется мне живым. Он едва слышно шепчет о чем-то понятном лишь ему одному, согласно кивает дозревающими, похожими на огромные гаванские сигары, головками.
Когда же пройдет эта бесконечная минутка? Темпоральный шок давно позади! Почему же так хреново?
— Давай к шалашу. Юшка готова.
'Какая там 'юшка!' – думал я, неуверенно ступая за дедом.
На костре булькал медный котелок. Исходящий из него аромат щекотал ноздри, будил зверский аппетит.
На этот раз слюни потекли без всяких усилий, сами собой.
Захватив котелок черной от сажи тряпкой, дед разлил юшку в две глиняные миски.
Кроме наваристого бульона, в моей порции плавает большой кусок рыбы и в огромном количестве зелень. По вкусу варево явно недосолено, а вот остроты хватает с избытком. Притом это не перец, а неизвестные мне специи.
— Хороша? Вижу, нравится… Ешь!
Я счастливо закивал головой и 'благодарно' заклацал языком. Потом вдруг накатила волна слабости и сонливости. Кое-как добравшись до шалаша, бессильно рухнул на овечью шкуру…
Проснувшись, сразу ощутил, что препаршивая 'минутка' уже позади. Было еще светло, хотя солнце почти скрылось за горизонтом. В воздухе стоял гул комаров и прочего зловредного гнуса. Но я, похоже, его нисколько не интересовал. Небо затянула полупрозрачная пелена. В ногах лежали чистые штаны и рубаха из домотканого, грубого полотна. Штаны едва закрывали колени, а рукава рубахи были до локтей. Но и на том спасибо, предки: и накормили, и согрели, и одели 'дурныка'…
Подошел к реке… Присел на бережке.
Под ногами, поскрипывая, сверкал гранями кристаллов песок… Ну что твои бриллианты!
Между листьями кувшинки вынырнула водяная крыса. Зажав в зубах ветку лозы, ловко перебирала лапками. Выйдя на сушу, безбоязненно пошла в мою сторону. Встряхнувшись, изучающе уперлась бусинками черных глаз в мою персону. Недовольно фыркнув, неспешно отправилась по делам, волоча за собой необычайно тонкий и длинный хвост.
Над головой захлопало множество крыльев, и на воду опустилась стая диких уток. Раздался шумный всплеск, на воде вскипел бурун. Перепуганные птицы поднялись в воздух, не досчитавшись своей товарки, доставшейся на ужин хозяину реки – огромному сому. Он еще раз, похожий на бревно, показался на поверхности. Словно желал убедиться, что во вверенных ему водах полный порядок.
С небесными певуньями, начавшими предзакатный концерт, соперничали укрывшиеся в высокой траве сверчки.
В небе все больше фиолета. Осталась лишь светлая полоска у горизонта. Скоро стемнеет…
Со стороны камыша, неся в двух корзинах бьющую хвостами рыбу, показались дед Овсий, мальчишка и еще один парень лет двадцати, в свободных штанах и рубахе из домотканой холстины, в широкополой соломенной шляпе. Щуплый и невысокий, он прихрамывал на правую ногу. Увидев меня, на мгновенье остановился.
— И впрямь бугай. Попробуй, прокорми такого… Видать, не зря его тут…по макитре…
Пришлось продемонстрировать и ему свою счастливую улыбку, покопаться в мозгах.
— Да не бросать же убогого?! Грех-то, какой! — в полголоса сказал Овсий. — Пошли, дурныку, с нами.
— Омельку, отдай ему корзину.
В плетенке лежало килограмм тридцать рыбы. Но мне этот вес уже был нипочем.
— Говорю же, бугай! — удовлетворенно хмыкнул дед. — Хлеб свой отработает.
В берег уткнулись носом две лодки: довбанка, сделана из цельного дерева, с одним веслом и другая – побольше, сколоченная из грубых, плохо отесанных досок.
— Грыцьку, садись ко мне, а ты, Омельку, забери дурныка.
— Эй ты, убогий, не слишком вертись. Перевернемся – спасать не стану. Пойдешь ко дну раков кормить… прости Господи!
Я же, словно радуясь столь чудесной перспективе, глупо улыбался. Более того, окунув ноги в скопившуюся на дне лодки воду, неловко качнулся.
— Черти тебя б подрали, бугаюка! — ругнулся Омелько, восстанавливая равновесие.
Больше не желая его дразнить, до самого берега сидел смирно и с совершенно обалделым видом поглядывал по сторонам.
На поверхности то и дело появлялись круги, раздавались всплески, и даже, как мне показалось, чавканье. Там, где к реке вплотную ступал лес – хозяйничали бобры. Скинутые в воду с обгрызенной корой деревья создавали сплошной завал.
С противоположной стороны виднелось несколько заболоченных заливчиков, где, словно на параде, выстроились белоснежные, серые и черные красавицы цапли. Они частенько опускали длинные острые клювы в воду, надеясь поживиться мелкой рыбешкой или аппетитной зеленой квакушкой. Ветерок, утомившись за день, прилег отдохнуть в камышах.
На небе красноватой точкой проступил Марс. Сама мысль о том, что меня собирались упечь на его несуществующие в этом мире рудники, показалась кощунственной. Так же, как и то, что где-то существуют
