интереснее, чем с Устьинского моста. Потом мы перешли мост и пошли по другой улице, очень узкой. Здесь народа, и шума, и тесноты было еще больше. Но это было ничего. Я видел ее перед собой, ее голову под черным платком и не боялся. А кругом было столько лавок и магазинов, сколько я никогда не видел. Они были рядом одна с другой и даже в два этажа.
Я так все разглядывал, что не заметил бы улицу, уходящую налево, но я вдруг остановился. А где же?.. Я не видел больше ее черного платка. Ее не было там, впереди, передо мной. И я услышал ее голос: «Теперь ты знаешь, где ты, и найдешь свой дом».
Она говорила очень тихо, как бы откуда-то издалека. И где была она, я не видел. А может быть, я уже и не думал о ней. Все, что только что было со мной, все забылось от той безудержной радости, которая меня охватила сейчас, потому что, когда здесь я смотрел кругом себя, я все узнавал. Узнавал, где я, где я стою.
Это были наши Садовники, только с другого конца. Как все это было мне знакомо! Ведь этим путем мы, мальчики: я, Сережа, Миша и Костя, так часто ходили к нашей бабушке, к ней в гости. Здесь с того угла мы поворачивали на Канаву и шли в Кадашевский переулок, где она жила на церковном дворе, у Воскресения в Кадашах.
В каком же я был восторге, что теперь кругом опять все свое, что я все могу узнавать и называть. Вот красная церковь, где на стене образ во всю стену за стеклом. Здесь был нарисован большой белый конь, и на коне Георгий Победоносец, который бил копьем прямо в красный язык змея. А вот дом, где я родился. Когда Варя ходила к Мусуриным, она и меня брала с собой. Там я играл с Клавой в куклы и посуду, или она водила меня к ним на галерею, где окна были из разных стекол – синих, желтых и зеленых. И когда я влезал на скамеечку и прислонялся к ним, все было то синее, то желтое, то зеленое. Дальше вбок по переулочку была церковь Николы Заяицкого. Бабушка говорила мне, что здесь меня крестили, а мама водила нас сюда причащать. А вот это бани, куда мы ходили с папой. Сейчас же за банями начинается Устьинская площадь, и я вижу столбики ее толкучки. Вот и крыша нашего дома. Мы поворачиваем к себе. Мы пришли.
Дома я ничего не сказал. Сережа тоже молчал. Если бы я стал болтать, может быть, он что-нибудь прибавил, но я молчал, молчал и он. Так это все прошло и забылось.
4
Забылось ли? Нет!
Часто и гимназистом, и потом взрослым я вдруг задумывался. А кто же была эта светлая старица, которая вывела меня тогда из моей первой беды? Я опять слышал голос, как она сказала: «Дети, идите за мной». Я видел ее, покрытую черным платком, точно в мантии монахини, и как она шла передо мной выше всех, высоко над людьми.
Бог дал мне долгую жизнь. Умерли все: и друг мой Сережа, и Костя, и Миша, и Леонид, и моя Варя, и Маня. Умерла моя дорогая мамочка и папа, и незабвенная наша бабушка. Я один, и жизнь прожита.
Она была трудной и полной опасностей и великих страхов. Сколько раз вот-вот я мог погибнуть. Сколько раз я скользил на краю с бедой. Сколько раз, привлеченный манящей красотой, неосторожно заглядывал за предостерегающе поставленную стену и вместо красоты находил там ад и ужас, безобразие и грех. Но никогда, никогда я не был оставлен Богом. Его Божественная помощь находила меня и выводила из всех бед. Что же спасало меня? Молитва.
Моя молитва, которую я пронес по жизни, как свечку от 12 евангелий, была разной. То она ярко и чисто горела, а то затухала, и только маленький- маленький огонек дрожал на ней, готовый потухнуть от ветра, которым дул на нее страшный мир. Но я защищал этот гаснущий огонек и сердцем, и рукой. Потому что у меня был опыт ее чуда в моей первой в жизни беде.
Когда, заблудившись в переулках Китай-города, я остановился на углу Средних рядов, то, конечно, в своем испуге и смятении я не подозревал, что стою перед моим желанным Кремлем. Я не вошел в него, но туда вошла моя молитва. И в Вознесенском монастыре у Спасских ворот святая и преподобная Евфросиния, великая княгиня Московская, встала из своей пречистой раки и явилась ребенку, и путеводила мне, и привела меня домой. Так я знаю. Так я верю.
Преподобная мати Евфросиния, моли Бога о нас!
Москва. 1961 год
Нина Карташова. В одной из поездок по России
Велик Господь, истинно всемогущ и всесилен. И человек, Его творение, по Его образу и подобию запечатлен в неповторимости. Бог знает каждого из нас, по имени. Мы похожи, но неодинаковы, ведь нет даже одинаковых линий на ладони, нет одинаковых отпечатков пальцев, нет одинаковых талантов души. Мы неповторимы, каждый из нас личность, имя. Но если образ нам дан от рождения даром, то подобие не дано, а задано, мы его должны стяжать подвигом души, то есть реализовать свой дар, талант от Бога во славу Божию.
В одной из поездок по России мне пришлось побывать в небольшой женской обители, где я познакомилась с пожилой монахиней матушкой Евдокией, она по благословению сопровождала меня на дальний святой источник. Путь был далекий, мы шли пешком и беседовали.
День был чудный, нежаркое, нежное солнце 30 мая в день святой княгини Евдокии в постриге Евфросинии Московской. Утром мы причастились, и на душе было освеженно и легко, после Литургии я матушке подарила свою книгу на именины, и она была этим тронута. Наша беседа приняла особую доверительность, и матушка стала рассказывать о себе…
– Нина-Ниночка, скажи мне, любишь ли ты имя свое? – спросила она меня.
– Нет, не очень… Я люблю свою святую покровительницу равноапостольную Нину, а имя у меня от бабушки, но лучше бы назвали по пробабке Анастасией. И рифмы какие: Анастасия – Россия. Настя – счастье, а Нина имя короткое, какое-то детское…
– Не говори глупости, Нина. Я, многогрешная, на свое имя обижалась. Родилась я на Украине в большой крестьянской семье, и назвали меня Евфросинией. Когда я в школе училась в районном городе, а потом и в Воронеже, сверстники надо мной смеялись, Фрося ж имя деревенское, а тогда в моде были Октябрины, Нинели. С именем Фроси подразумевалось работать дояркой, свинаркой, а в институте учиться должны были бы девушки с именами современными, советскими. Когда пришло время получать пасторт, я имя свое крещеное сменила и стала Эмма. Вышла замуж, переехала в Ленинград, родилась дочь. Мы с мужем были образцово-советские, в церковь не ходили, оба работали в НИИ. Дочку не крестили, а имя ей дали Алина. Потом моему мужу предложили высокий пост, мы переехали в Москву, взяли к себе свекровь Евдокию Петровну. Она была верующая, и она так печалилась, что у меня имя нехристианское и у внучки имя Алина не из святцев. Когда дочке исполнилось 15 лет, возраст самый трудный, нас постигло горе, умер муж, и в этот же год следом умерла Евдокия Петровна. Остались мы с дочкой вдвоем.
Я еще молодая и достаточно привлекательная, на хорошей работе, через год у меня, грешной, появился поклонник, за которого я собиралась замуж. Алина тем временем стала отбиваться от рук. Наряды, косметика, мальчики, девочки. Стала злая, колючая, дерзкая. Потом бросила учебу, стала пропадать из дому. Никакие увещевания не помогали. Связалась с дурной компанией, стала уносить из дома ценные вещи и покупать наркотики. Мне уже тут стало не до себя, про поклонника и замужество пришлось забыть, чтобы не упустить дочь. Но было поздно. Однажды Алина не явилась ночевать домой. Я прождала ее до утра без сна, а потом прямо на стуле за столом задремала. И вижу во сне, будто входит в комнату покойная свекровь Евдокия Петровна, а она не знала, что у меня имя было от крещения другое, она меня знала только по имени Эмма. И вот, явилась, как бы во сне, в платочке и шерстяной серенькой кофточке, которую я ей подарила в день ее рождения, она села рядом со мной и говорит: «Ох, Евфросиния, что ж ты поменяла золотое княгинино имячко на прозвище? Вот и нет тебе радости. И дочке твоей княгиня помочь не может, некрещеная дочка-то». – Она так мне говорит, а я недоумеваю, что за княгиня? Княгинь давно уж нету, разве за границей какая-нибудь? И как же она поможет Алине? А Евдокия Петровна говорит, опять называя меня по крещеному имени: «Ох, Евфросиния, дочке твоей никто не поможет, пока не покрестишь. Проси вот княгиню эту, чтобы вымолила!» – и показывает мне фотографию или репродукцию: с одной стороны портрет, как бы с картины Глазунова, «Княгиня Евдокия Московская», а с другой стороны в монашеском одеянии светлый образ «Преподобная Евфросиния». Проснулась я от телефонного звонка из милиции. Алину задержали и завели на нее уголовное дело по нескольким статьям. Горю нашему не было предела. Я наняла адвокатов. Алина клялась, что не виновата ни в чем, дурная компания, ее оклеветала, заметая свои следы. Я продала все, что можно, чтобы оплатить работу адвокатов, даже до Кремля дошла. Но в Кремле была наша главная заступница святая княгиня Евдокия, преподобная Евфросиния, мощи-то ее там под спудом, но я этого не знала. Однако в церковь я пошла и с Алины взяла слово, что примет крещение при первой возможности. И вот, Слава Тебе, Боже, дивный во святых своих, Слава Тебе! Алину оправдали и отпустили, и это было в день святой княгини, тридцатого мая. Как же было после этого не поверить? Как же было не исполнить обета и наказа? После всех этих событий мы с Алиной уехали в Воронеж, там она поступила в техникум, окончила, вышла замуж. Имя при крещении взяла Евфросиния и муж ее зовет «Фросенька, радость моя!». Ведь по-гречески Евфросиния это радость. А я вот в монашестве стала Евдокией и замаливаю мои тяжкие грехи. И денно и нощно благодарю святую преподобную Евфросинию в
