— Нет, — сказал я твердо. — Справлюсь своими силами. Вы, главное, с Нелли Петровной подстрахуйте. Век буду благодарен.
— О них не беспокойтесь. Можете считать, что они уже уехали. И все же, Иван Алексеевич, напрасно пренебрегаете… Скажите хотя бы, что за шайка? У меня есть кое-какие связи и крыша надежная. Может быть, по этим каналам?..
— Не надо… Шурин вон какого полета птица и то спекся. Второй раз не возьму греха на душу.
— Но как же вы сами-то?
— Ничего. Есть маневр, — соврал я.
— Ну, вам виднее, вам виднее… — больше разговаривать было не о чем, а жаль. Жаль, что раньше мнительно избегал знакомства. Теперь, видно, не успеем подружиться.
С удовольствием пожал на прощание сухую, крепкую руку, получил доброе напутствие.
— Телефон у вас есть. И домашний, и служебный. Пожалуйста. Днем и ночью.
Обнадеженный, растроганный, я покинул гостеприимный кабинет. Нелли Петровна перехватила меня в коридоре. У нее был возбужденный вид.
— Ну что, насплетничал?
— Да, насплетничал. Иди, он ждет.
Она едва поспевала рядом, а я почти бежал. Интересно — куда?
— Иван, помнишь, что обещал про Витю?
— Вечером позвоню… Лялька! — Я тормознул, и она наткнулась на меня теплым, родным тельцем. Ах, беда какая!
— Твой Арнольд замечательный человек. Если я что-то плохое про него говорил, забудь, пожалуйста.
— Да?
— Что он попросит, сделай, не спорь. Это очень важно.
— Ваня, у тебя что-то случилось? Что-то ужасное?!
— Ерунда. Временные накладки… — я не рискнул поцеловать ее в губы, чмокнул возле уха, как сестру. Она и была мне давно сестрой, а возможно, дочерью.
Весь оставшийся день разыскивал Оленьку. Дома ее не оказалось, хотя мы условились, что она никуда не уйдет, приготовит обед. В квартире не было никаких следов набега. Оленька успела помыть полы в коридоре, на кухне и в ванной, сняла постельное белье, сложила в бельевой бак. Вроде затевала постирушку. Но что-то ее выманило, выгнало из дома.
Два раза, днем и ближе к ночи, я звонил к ней домой, но и там она не появилась. Зато побеседовал с ее родителями. Они оба в разных выражениях высказали недоумение: каким надо быть циничным мужчиной, чтобы так, как я, относиться к доверившейся тебе молодой девушке? Галина Павловна застенчиво поинтересовалась, не было ли у меня в роду людей с психическими отклонениями, я ответил, что точно не знаю. Валентин Гаратович спросил, не могу ли я подскочить для приватного разговора. Я напомнил, что недавно у нас уже был приватный разговор, который ни к чему не привел.
После этого писатель в назидательно-обиженном тоне прочитал мне лекцию о нравственных обязанностях родителей, у которых есть дети, отчего я совсем увял и позволил себе перебить его на полуслове:
— Я все понимаю, Валентин Гаратович, но сейчас главное — найти Оленьку. Где она может быть? У нее есть близкие подруги?
Писатель сказал:
— Конечно, у нее есть подруги. Вернее, были. Не хочу упрекать, Иван Алексеевич, но после знакомства с вами буквально за последние дни Олюшка изменилась неузнаваемо. Мы с матерью чрезвычайно обеспокоены. Девочка дичится, хитрит, и эти таинственные исчезновения. Прежде такого за ней не водилось.
Ну как с ним говорить?
По моим наблюдениям, многие бывшие интеллигенты, дабы окончательно не свихнуться, погрузились в какой-то, одним им ведомый, воображаемый мир, куда посторонним не было ходу. Похоже, Олины матушка и батюшка жили на луне, хотя и спускались иногда на землю, чтобы немного поторговать.
Остальную часть дня я бродил по квартире, пытался читать, сидел на кухне перед графинчиком с коньяком, но не пил. Сознавал, что в любой момент может понадобиться ясная голова. Чутко реагировал на каждый шорох в квартире, на звуки, доносящиеся извне. Хлопанье дверей на лестничной клетке бросало в жар.
Около семи вечера позвонила Нелли Петровна.
— Что это значит? — спросила сухо. Я с трудом стряхнул с себя оцепенение.
— А-а, это ты, родная! Но ведь Арнольд все объяснил?
— Во что ты впутался, Иван?
— Я же сказал, временные накладки.
— Ты уверен, что временные?
В ее голосе не было паники, это хорошо.
— Лялечка, ты должна уехать вместе с детьми. Когда все кончится, я тебе все расскажу. Не сейчас.
— Витя не хочет ехать.
— Как не хочет?
— На, поговори сам.
В трубке зазвучал голос сына, глуховатый, чуть ленивый, с протяжными интонациями. Родной.
— Здравствуй, папа. У тебя неприятности?
— Небольшие… Малыш, не капризничай. Поезжай вместе с матерью и Федором. Так надо.
— Зачем?
— Что зачем? — у него была моя привычка задавать бессмысленные вопросы.
— Зачем мне ехать?
— Хотя бы затем, что ты взрослый, сильный и умный. В случае чего…
— Папа, не волнуйся. Арнольд Платонович спрячет их так, что с собаками не найдешь. Он это умеет.
— А ты?
— Я не заяц, папа. Бегать ни от кого не собираюсь. Я чуть не вспылил, но это ни к чему не привело бы.
— Хорошо, ты не заяц, но ведь не дурак, надеюсь. Бывают обстоятельства, когда глупо лезть на рожон.
— Я не лезу. Все в руке Божией. Опасность, папочка, не там, где мы ее предполагаем, совсем в другом месте.
— Это твое последнее слово?
— Нет. Раз ты в беде, я готов тебе помочь. Можно мне приехать?
Словно теплой водой меня окатило.
— Спасибо, сынок. Если потребуется твоя помощь, сообщу. Дай-ка матери трубку.
С Нелли Петровной попрощались мирно, без упреков и дальнейших выяснений. Сошлись на том, что пусть Витя остается, ничего страшного, но лучше ему хотя бы пожить у какого-нибудь своего приятеля из секты. Витя обещал подумать.
Одно мне не понравилось, Лялька заявила, что всегда знала, что я сумасшедший.
— Ты будто нормальная, — буркнул я. — Вы с этим прибором морочите народ и думаете…
Не дослушала, повесила трубку.
Ближе к ночи дозвонился до Жанны. Она ездила в больницу и видела Герасима. Его перевезли из реанимации в отдельную палату. Он разговаривает, шутит. Врачи удивляются его живучести. Говорят, не видели, чтобы после такого ранения человек так быстро восстанавливал силы. Жанна счастливо смеялась.
— Кстати, Вань, просил тебя заглянуть.
