Я ушам своим не верил.
— Жанна, ты не перепутала? Ты именно с Герасимом разговаривала? Может, кто-нибудь похожий на него?
— Типун тебе на язык.
— Тогда я прямо с утра подскочу.
— Вань, только я тебя прошу!
— О чем?
— Не втягивай его в свои дела. Хотя бы подожди, пока окрепнет.
Я не обиделся: сестра права. После всего, что случилось, я и сам ощущал себя этаким хитрым маленьким мафиози, озабоченным исключительно темными делишками.
Уснул поздно, во втором часу ночи. Оленька так и не объявилась.
Девяти не было, когда меня разбудил телефон. Жаль, — сон снился приятный, игривый, хмельной. Оленька лежала рядом, я чувствовал пальцами ее упругую, юную грудь. Оленька отталкивала руку, вырывалась, смеялась. Лепетала: «Ой, как же это можно, Иван Алексеевич, а если родители узнают?! Вы меня с кем-то путаете, Иван Алексеевич!» Я лез напролом, как распаленный бычок, откуда прыть взялась. Она хотела, чтобы я вел себя именно так: безрассудно, неистово. Она говорила, что любит, когда ее насилуют. Только не помню, когда говорила — в этом же сне или наяву?
Этот сон не досмотрел, как и многие другие сны в своей жизни. Потянувшись на ощупь к телефону, испугался: кто мог звонить в такую рань?
Дунул в трубку, тихонько спросил:
— Кто это? Алло, кто это?
— Иван Алексеевич, вы что, спите? — забухтело в трубке насмешливо. Михась Германович, юридический ублюдок из фирмы «Алеко». Я сразу его узнал. Мгновенно переместился из ласкового сна в угрюмую реальность.
— Да, слушаю, — болезненно ощутил, как сердце покатилось куда-то в желудок.
— Не думал, что вы такой лежебока. Тем более при ваших форс-мажорных обстоятельствах. Боялся, что не застану. Думал, рыщете по городу.
— Не понимаю, — изо всех сил я старался, чтобы голос не дрогнул. Почему-то это казалось важным. — Что случилось?
— Ничего не случилось. Сегодня, как вы помните, день выплаты. Надеюсь, набрали требуемую сумму?
Я молчал.
— Алле, Иван Алексеевич! Пожалуйста, не засыпайте. Давайте договоримся, где встретимся. В городе или подъедете ко мне? Хотите, к вам подскочу. Меня не затруднит.
— Сколько? — спросил я.
— Как это сколько. Голубчик, да вы в облаках витаете… Мы же условились: двадцать пять тысяч авансом, остальные в рассрочку на месяц. Кстати, у меня хорошая новость. Гарий Хасимович любезно согласился на такие условия.
— Подождите секунду, — я положил трубку рядом с аппаратом, вылез из кровати, сходил на кухню за сигаретами. Прикурил и вернулся вместе с пепельницей. Сигарета не помогла: в голове вакуум.
— Вы слушаете, Михась Германович?
— Да, да, слушаю. Денежки в какой валюте?
— Видите ли, у меня пока нет денег. Я предпринял кое-какие попытки, но денег пока нет. Вы не могли бы повременить, скажем, три дня?
Примерно я догадывался, что он ответит.
— Иван Алексеевич, не советую шутить такими вещами, — донеслось как из проруби. — Что значит повременить три дня? Что за игру вы затеяли?
В его удивлении не было наигрыша, и впервые за эти дня я по-настоящему испугался. Так испугался, что ноги окоченели.
— При чем тут игра? У меня нет денег, это же понятно. Суммы, которые вы называете, для меня вообще звучат фантастически. Я стараюсь выкрутиться, делаю какие-то шаги. Почему же нельзя подождать три дня? Ну, хотя бы два.
Теперь он довольно долго молчал, я его не торопил.
— Иван Алексеевич, — наконец отозвался, — вы же интеллигентный человек, верно?
— Вам виднее. Ведь вы тоже интеллигентный человек.
— Как интеллигентный человек, вы не можете не понимать, с какого сорта людьми вступили в своеобразные финансовые отношения. Лично я могу пойти навстречу, дать вам три дня, десять дней, вообще простить долг. Я, но не они. У них свои очень четкие представления о моральных обязательствах. Своя этика. Не говорю, что полностью ее разделяю, но это факт, с которым мы не можем не считаться. Боюсь, Гарий Хасимович меня и слушать не станет. Для него долг такое же святое понятие, как, как…
— Как тюрьма, — подсказал я.
— Не думаю, что сейчас удачное время для шуток… Итак… Единственное, на что он может согласиться, — это на удвоение первоначальной суммы. И то я неуверен…
— Сколько же тогда будет с меня? Не двести, а четыреста тысяч?
— Зачем же? Удваивается пока только аванс. Вместо четвертака через три дня внесете пятьдесят тысяч.
Я вздохнул с облегчением. Меня абсолютно не трогали его расчеты и то, какие цифры он назовет. Важно было оттянуть время.
— Это справедливо, — сказал я. — Удваивается так удваивается. В связи с этим у меня вопрос. Вы не знаете, где Ольга?
— Какая Ольга? …Ах, та девица, которую вы купили у покойного Леонида Григорьевича? Она что, действительно вам так дорога?
Наглость юриста-ублюдка была особенного свойства, не как у обычных бандюков. Бандюки все же попроще: по пятаку, урою, ты не прав, братан — и прочее, но под шкуру не лезут. Михась больше напоминал ведущего из популярного телешоу (их у нас десятки), который, задавая любой вопрос, обязательно утробно кряхтит и на что-то скабрезно намекает. Как у телеведущих, в каждом его слове звучало высокомерное, снисходительное презрение. Про таких сказано у Конфуция: возвеличь низких и уничтожь благородных — и государство будет разрушено.
— Родители беспокоятся, — сказал я. — Она же дома не ночевала.
— Об этом ли сейчас думать, Иван Алексеевич, — упрекнул юрист. — Не ночевала, значит, задержалась у другого клиента. Вряд ли вы у нее один. Ладно, постараюсь убедить Гария Хасимовича… Три дня с удвоением ставки. Но учтите, это последняя уступка. Да и то не уверен…
— Спасибо, Михась Германович, — поблагодарил я прочувствованно.
…У моего «жигуленка» оказались проколоты оба передних колеса, а также вырвана с корнем антенна. Зато под «дворником» белела бумажка с лаконичной надписью, выведенной черным фломастером: «Поторопись, паскуда!»
Одно колесо я поменял на запаску, а второе кое-как подкачал, лишь бы дотянуть до ближайшего шиномонтажа. Пока работал, вокруг собрался народ:
Кеха Соломонов из пятого подъезда, дядя Сеня, владелец шоколадной «ауди», Михалыч — алкаш- надомник, не просыхающий последние пять лет, пропивший разум, но всегда готовый чем-нибудь подмогнуть; Фархад Фазулиевич, купивший две квартиры на третьем этаже и с помощью евроремонта превративший их в единые апартаменты, подступившие прямо к лифту; Шурик Соколкин, начинающий челнок из вечных допризывников, еще кое-кто, — всё наш дворовый автомобильный люд. Была тут также Варвара Тимофеевна, похмелившаяся с утра. Но она стояла в стороне, горестно опершись на метлу. Обсуждали, кто мог учудить такое с моей машиной. Большинство сходилось на том, что это дело рук Славика Тимонина с его компанией, малолетки поганые! Днем они шныряют по городу, рубят бабки, а по ночам
